Книги крови. I–III - [194]

В церкви шла служба, и перед крыльцом расположилась вереница хрупких разноцветных авто. Гэвин скользнул вниз по склону на церковный двор. Вид оттуда был замечательный, хоть и подпорченный завесой мокрого снега. Но Гэвин все же мог разглядеть поезда, многоэтажки и бесконечные ряды крыш. Он бродил среди надгробий, совершенно не зная, где искать могилу отца. Прошло шестнадцать лет, и день тот не был таким уж памятным. Никто не произносил речей, проливающих свет на смерть вообще или на смерть отца в частности. Ничья промашка не позволила выделить тот день из общей череды: тетушка не испортила воздух за фуршетом, кузина не отвела его в сторонку, чтобы задрать перед ним юбку.

Интересно, приезжал ли сюда хоть кто-нибудь из родных? Если они все еще в стране. Сестра постоянно грозилась уехать – перебраться в Новую Зеландию, начать все сначала. Мать, наверное, уже пережила своего четвертого мужа, бедного засранца. Хотя, возможно, это она была бедной. Со своей бесконечной болтовней, которой едва прикрывала панику.

Вот он, камень. И да, в мраморной урне, возвышавшейся на зеленой мраморной крошке, стояли свежие цветы. Старого мерзавца не оставили наслаждаться видами в одиночку. Очевидно, кто-то («Сестра», – предположил Гэвин) приходил, чтобы найти у отца каплю утешения. Гэвин провел пальцами по имени, дате, банальной надписи на могиле. Ничего экстраординарного, и лишь это пристойно и правильно, поскольку в покойном ничего экстраординарного не было.

При виде камня слова сами собой полились наружу. Как будто отец сидел на краю могилы, болтал ногами, приглаживал волосы на блестящей лысине и притворялся, как всегда, что ему не все равно.

– Ну, и что ты думаешь, а?

Отец впечатлен не был.

– Ничего особенного из меня не вышло? – признал Гэвин.

«Ты сам это сказал, сынок».

– Ну, я всегда был осторожен, как ты и говорил. Тут меня никакие ублюдки искать не станут.

Чертовски рад.

– Да и чего меня искать?

Отец высморкался и трижды вытер нос – слева направо, снова слева направо, и в конце концов справа налево. Никогда не нарушал порядок. А потом исчез.

– Старый говнюк.

Проходивший вдали крошечный поезд издал длинный гудок, и Гэвин поднял голову. В нескольких ярдах стоял он сам. В той же одежде, что забрал неделю назад, уходя из квартиры. Она выглядела помятой и потрепанной от постоянной носки. Но кожа! Ох, у самого Гэвина кожа так никогда не сияла. Двойник почти светился среди мороси, и слезы на щеках придавали его лицу еще большую прелесть.

– Что-то не так? – спросил Гэвин.

– Я всегда плачу, когда прихожу сюда, – оно шагнула к нему через могилы, хрустя гравием и тихо ступая по траве. До чего же оно стало реальным!

– Ты бывал здесь раньше?

– Да, конечно. Много раз за эти годы…

За эти годы? Что значит «за эти годы»? Оно оплакивало людей, которых убило?

Словно в ответ раздалось:

– …я приходил навестить отца. Бываю тут два, может быть, три раза в год.

– Это не твой отец, – сказал Гэвин, обман даже забавлял его, – а мой.

– Не вижу слез на твоем лице, – заметило оно.

– Я чувствую…

– Пустоту, – ответило его собственное лицо напротив. – Ты вообще ничего не чувствуешь, если честно.

Это была правда.

– А вот я… – слезы снова хлынули, из носа потекло, – я буду скучать по нему, пока не умру.

Конечно, это притворство, но тогда почему в его глазах столько печали, и почему его черты так уродливо кривятся, когда оно плачет? Гэвин редко поддавался слезам – из-за них он всегда чувствовал себя слабым и нелепым. Но это существо гордилось слезами, кичилось ими. Они были его триумфом.

И даже тогда, понимая, что сходство этого создания с ним самим абсолютное, Гэвин не смог отыскать в себе ничего похожего на печаль.

– Забирай, – сказал он, – забирай эти сопли. На здоровье.

Существо почти не слушало его.

– Почему все это так больно? – спросило оно после паузы. – Почему именно утрата делает меня человеком?

Гэвин пожал плечами. Что он понимал? Да и заботило ли его вообще искусство быть человеком?

Существо вытерло рукавом нос, засопело и попыталось улыбнуться сквозь свое горе:

– Извини, я выставляю себя полным идиотом. Пожалуйста, прости меня.

Оно глубоко вздохнуло, пытаясь успокоиться.

– Все в порядке, – ответил Гэвин. Зрелище смутило его, он рад был уйти и, отворачиваясь от могилы, спросил: – Твои цветы?

Оно кивнуло.

– Он ненавидел цветы.

Существо вздрогнуло:

– Ох.

– Но что он понимал?

Гэвин даже не взглянул больше на двойника, просто повернулся и пошел прочь по тропинке, которая бежала вдоль церкви. Через несколько ярдов существо окликнуло его:

– Можешь посоветовать дантиста?

Гэвин ухмыльнулся, но не остановился.

Наступил тот час, когда люди торопились вернуться в пригороды. Магистраль, проходившую мимо церкви, уже заполнили автомобили. Возможно, была пятница, и домой спешили ранние беглецы из офисного плена. Пылали фары, голосили сирены.

Гэвин, не глядя по сторонам, шагал в самом центре потока. Не обращая внимания на ругань и визг тормозов, шел среди машин, словно гулял по чистому полю.

Крыло промчавшегося мимо спортивного авто задело его ногу, другой автомобиль едва не столкнулся с Гэвином. Их страстное желание куда-то попасть, добраться до места, которое скоро снова захочется покинуть, было забавным. Пусть они злятся на него, пусть ненавидят, пусть мельком заметят его пустое лицо и поедут домой в страхе. Если обстоятельства сложатся удачно, один из них, возможно, запаникует, вывернет руль и собьет его. Все равно. Отныне Гэвин принадлежал случаю, знаменосцем которого, несомненно, станет.