Книги крови. I–III - [177]

Но без конца поскальзываясь на влажных камнях и продираясь через переплетение водорослей, я шла за пастухом туда, откуда мы пришли.

На другой стороне острова находилась слабая надежда остаться в живых – весельная лодка, жалкой ореховой скорлупкой лежавшая на галечном берегу.

Неужели мы выйдем в море на этом, как три мудреца в старом тазу из детского стишка?

Пастух тащил меня к нашему избавлению, а я не сопротивлялась. С каждым шагом во мне крепла уверенность, что берег сейчас поднимется и забросает нас камнями. Может быть, превратится в стену или даже башню, когда мы будем в шаге от спасения. Он мог играть в любую игру, какую хотел. Вообще в любую. Но, возможно, мертвые не любят играть. Игра – это ставки, а мертвецы уже в проигрыше. Возможно, ими движет сухой математический расчет.

Мужчина чуть ли не швырнул меня в лодку и стал выталкивать ее в подступавший прилив. Каменные стены не поднялись, чтобы помешать нашему бегству. Не было ни башен, ни убийственного града. Даже атака на «Эммануэль» прекратилась.

Они насытились тремя жертвами? Или присутствие пастуха, невинного слуги этих капризных покойников, защищало меня от их гнева?

Лодка сдвинулась с галечного берега. Мы недолго покачались на мягких волнах, еще недостаточно глубоких для весел, а затем отплыли. Мой спаситель сидел напротив и греб изо всех сил. С каждым взмахом на его лбу проступало все больше капель пота.

Пляж отступал. Нас отпустили на свободу. Пастух, казалось, слегка расслабился. Он посмотрел на грязную воду на дне лодки, сделал с полдесятка глубоких вдохов, а потом поднял на меня изможденное лицо.

– Однажды это должно было случиться… – сказал он тихим и печальным голосом. – Кто-то должен был испортить нам жизнь. Нарушить ритм.

Движение весел навевало дремоту. Мне хотелось уснуть, завернуться в брезент, на котором я сидела, и забыться. Пляж остался вдали, став всего лишь тонкой линией. «Эммануэль» не было видно.

– Куда мы плывем? – спросила я.

– Обратно на Тайри, – ответил мужчина. – Посмотрим там, что можно сделать. Найдем способ загладить свою вину, помочь им снова крепко уснуть.

– Они едят овец?

– Какой мертвым прок в еде? Нет. Нет, баранина им не нужна. Для них животные – это знак, того что их помнят.

Помнят.

Я кивнула.

– Это наш способ оплакать их…

Он перестал грести, слишком убитый горем для объяснений, слишком измученный, чтобы сделать хоть что-нибудь, а потому прилив сам нес лодку домой. Прошло несколько мгновений.

Потом послышалось царапанье.

Шорох мышиных коготков, не более того. Скрежет по днищу лодки. Словно человек легонько постукивал ногтями до доскам, прося его впустить. Не один человек, а множество. Их мольбы становились все громче, сгнившие кутикулы вяло касались дерева.

Мы не шевелились, ничего не говорили и не могли поверить. Даже услышав самое худшее, не веришь в него.

Справа раздался всплеск. Я обернулась. Ко мне двигался он – поднятый над водой невидимыми кукловодами, неподвижный, как фигура на носу корабля. Рэй. Его тело покрывали синяки и раны. Его забили до смерти, а затем принесли сюда, как счастливый талисман, как пугающее доказательство своей силы. Он как будто шел по воде, его ноги скрывали волны, а руки безвольно болтались вдоль тела, пока его волокло к лодке. Я смотрела в это израненное и разбитое лицо. Один глаз наполовину закрыт, другой вылетел из глазницы.

В двух ярдах от лодки кукловоды позволили ему снова погрузиться в море, и он исчез в водовороте розоватой воды.

– Твой приятель? – спросил пастух.

Я кивнула. Наверное, он упал в море с кормы «Эммануэль». И тоже стал утопленником. Мертвецы уже сделали его своей игрушкой. Значит, игры они все-таки любили и притащили тело с пляжа, как дети своего товарища, желая, чтобы тот присоединился к их забаве.

Царапанье прекратилось. Тело Рэя исчезло без следа. Над морем не раздавалось ни звука, лишь волны плескались о борта лодки.

Я потянулась к веслам и закричала пастуху:

– Греби! Греби, или они убьют нас!

А он словно смирился с тем, что нас решили наказать, и, покачав головой, сплюнул в воду. Под его дрейфующим на поверхности плевком что-то двигалось. Бледные фигуры, которые кружили и кувыркались, но были слишком глубоко, чтобы их разглядеть. Пока я наблюдала, они подплывали все ближе. Изъеденные морем лица становились отчетливее, а руки тянулись обнять нас.

Косяк мертвецов. Десятки покойников, объеденных рыбой и крабами, с остатками плоти, едва державшейся на костях.

Лодка мягко качнулась, когда их ладони коснулись бортов.

Покорность судьбе не исчезла с лица пастуха, даже когда лодку затрясло – сначала слегка, а потом так яростно, что нас болтало, точно кукол. Мертвецы хотели перевернуть нас, и этому было не помешать. Через миг лодка опрокинулась.

Вода оказалась ледяной. Гораздо холоднее, чем я ожидала. У меня перехватило дыхание. Я всегда довольно хорошо плавала и уверенными гребками направилась прочь от лодки, рассекая вспенившуюся воду. Пастуху повезло меньше. Как многие люди, которые кормятся морем, плавать он, видимо, не умел и без единого крика или мольбы камнем пошел на дно.

На что я надеялась? На то, что хватит четырех жертв, чтобы меня оставили в покое? Какие бы надежды я ни питала, они недолго продержались.