Книги крови I-II: Секс, смерть и сияние звезд - [15]

И вдруг Махогани ослеп. И, с ностальгией по утраченным чувствам, понял, что уже никогда больше не будет ни слышать, ни видеть. Это была смерть: она обхватывала его, обнимала.

Его руки еще ощущали складки на брюках, горячие, вязкие капли на коже. Его жизнь колебалась, привстав на цыпочки перед черной бездной, пока пальцы еще цеплялись за последнее чувство… А затем тело тяжело рухнуло на пол, подмяв под себя руки, жизнь, священный долг и все, что казалось таким важным.

Мясник был мертв.

Кауфман глотнул спертого воздуха и, чтобы удержаться на ногах, ухватился за один из ремней. Его колотила дрожь. Из глаз хлынули слезы. Они текли по щекам и подбородку и капали в лужу крови на полу. Прошло некоторое время: он не знал, как долго простоял так, погруженный в сон своей победы.

Затем поезд начал тормозить. Он почувствовал и услышал, как по составу прокатилось лязганье сцеплений. Висящие тела качнулись вперед, колеса прерывисто заскрежетали по залитым слизью рельсам.

Кауфманом снова завладело любопытство.

Свернет ли поезд в какую-нибудь подземную бойню, где Мясник хранил свои трофеи? А этот смешливый машинист, столь безразличный к сегодняшней бойне, — что он будет делать, когда поезд остановится? Но что бы ни случилось, вопросы были чисто риторическими. Ответы на них должны были появиться с минуты на минуту.

Щелкнули динамики. Голос машиниста:

— Приехали, дружище. Не желаешь занять свое место?

Занять свое место? Что бы это значило?

Состав сбавил ход до скорости черепахи. За окнами было по-прежнему темно. Лампы в вагоне замигали и погасли. И уже не зажигались.

Кауфман очутился в кромешной тьме.

— Поезд тронется через полчаса, — объявили динамики, точно на какой-нибудь обычной линии.

Поезд полностью остановился. Стук колес, свист ветра, к которым так привык Кауфман, внезапно стихли. Теперь он не слышал ничего, кроме гула в динамиках. И ничего не видел.

А затем — шипение. Очевидно, открывались двери. Вагон заполнился каким-то запахом — настолько едким, что Кауфман закрыл ладонью нижнюю часть лица.

Ему показалось, что он простоял так целую вечность — молча, зажав рот рукой. Боясь что-то увидеть. Боясь что-нибудь услышать. Боясь что-нибудь сказать.

Затем за окнами замелькали блики каких-то огней, высветивших контуры дверей. Огни становились все ярче. Вскоре света было уже достаточно, чтобы Кауфман мог различить тело Мясника, распростертое у его ног, и желтоватые бока трупов, висевших слева и справа.

Из гулкой темноты донесся какой-то слабый шорох, невнятные чавкающие звуки, похожие на шелест ночных бабочек. Из глубины туннеля к поезду приближались некие человеческие существа Теперь Кауфман мог видеть их силуэты. Кое-кто нес факелы, горевшие мертвенным коричневым светом. А шуршание, вероятно, издавали ноги, ступавшие по влажной земле или, быть может, причмокивающие языки; а может, то и другое.

Кауфман был уже не так наивен, как час назад. Можно ли было сомневаться в намерениях этих существ, вышедших из подземной мглы и направлявшихся к поезду? Мясник убивал мужчин и женщин, заготавливая мясо для этих каннибалов; и они собирались сюда, как на звон колокольчика в руке камердинера, чтобы пообедать в вагоне-ресторане.

Кауфман нагнулся и поднял нож, который выронил Мясник. Невнятный шум становился громче с каждой секундой. Он отступил подальше от открытых дверей, но обнаружил, что противоположные двери тоже открыты и оттуда тоже доносится приближающийся шорох.

Он отпрянул, собираясь укрыться под одним из сидений, когда в проеме ближней двери показалась рука — такая худая и хрупкая, что выглядела почти прозрачной.

Он не мог отвести взгляда. Но ужаса не было. Им снова завладело любопытство.

Существо влезло в вагон. Факелы, горевшие сзади, отбрасывали тень налицо, но очертания фигуры отчетливо вырисовывались в дверном проеме.

В них не было ничего примечательного.

Существо было таким же двуруким, как и он сам Голова — обычной формы, тело — довольно хилое. Забравшись в поезд, существо хрипло переводило дыхание. В его одышке сказывалась скорее врожденная немощь, нежели минутная усталость, что было весьма удивительно. Согласно образу, почерпнутому из книг, всякий каннибал должен быть рослым, выносливым человеком, а не такой вот жалкой развалиной.

Сзади из темноты поднимались все новые силуэты. Существа карабкались во все двери.

Кауфман очутился в ловушке. Взвесив в руке нож, чтобы приноровиться к нему, он приготовился к схватке с этими дряхлыми чудовищами. Одно из существ принесло с собой факел, и лица пришельцев озарились неровным светом.

Существа были абсолютно лысыми. Их иссушенная плоть обтягивала черепа так плотно, что, казалось, просвечивала насквозь. Кожу покрывали лишаи и струпья, а местами из черных гнойников выглядывала лобная или височная кость. Некоторые были голыми, как дети, — с сифилитическими, почти бесполыми телами. Груди превратились в кожаные мешочки, гениталии сморщились и почти втянулись внутрь тел.

Но еще худшее зрелище, чем обнаженные, представляли те, кто носил одежды. Кауфману не пришлось напрягать воображение, чтобы догадаться, из чего были сделаны полуистлевшие рваные лоскуты, наброшенные на плечи и повязанные вокруг животов. Напяленные не по одному, а целыми дюжинами или даже больше, будто некие патетические трофеи.