Книги Иакововы - [38]

"Сын мой, почему ты отбрасываешь то, чего еще не испробовал?", - спросил Мордехай, когда я уже окончательно решил возвратиться в Буск, чтобы заботиться о собственном семействе.

И сказал я сам себе, как мне тогда казалось, весьма разумно: А он прав. Здесь я могу только зара­ботать, а не потерять. Так что подожду терпеливо, пока не найду в этом для себя чего-нибудь хорошего.

Так что я поддался ему, снял маленькую комнатку за деревянной переборкой, и жил скромно, ут­ренние часы проводя в работе в конторе, а вечера и ночи – на обучении.

Он научил меня методам пермутации и комбинации букв, а так же мистике чисел и другим "доро­гам Сефер Йецира". По каждому из этих путей он приказал мне следовать в течение двух недель, пока ее форма не отпечаталась в моем сердце. Таким вот образом вел он меня целых четыре месяца, а потом не­ожиданно приказал мне все это "стереть".

В тот вечер он обильно набил травами мою трубку и дал мне очень старую молитву, уже не из­вестно – чью, и которая вскоре стала моим личным голосом. Звучала она так:

Моя душа

не позволит закрыть ее под замок в тюрьме,

в клетке из железа или же в клетке из воздуха.

Душа моя желает быть как корабль на небе

и границы тела не могут ее удержать.

И никакие стены не смогут ее пленить:

ни те, что сложены людскими руками,

ни стены вежливости

или хорошего воспитания.

Не захватят ее шумные речи,

границы царств,

высокое рождение – Ничто.

Душа пролетает над всем этим

с огромной легкостью,

она выше того, что помещается в словах,

а помимо того – что в словах вообще не помещается.

Находится она за пределами удовольствия и за пределами страха.

Она преодолевает в одинаковой степени и то, что прекрасно и возвышенно,

равно как и то, что подло и ужасно.

Помоги мне, добрый Боже, и сделай так, чтобы жизнь меня не ранила.

Дай мне способность говорить, дай мне язык и слова,

а тогда я выскажу правду

о Тебе.

Мое возвращение в Подолию и странное видение

Через какое-то время после того я вернулся в Подолию, где после неожиданной смерти отца полу­чил должность раввина в Буске. Лея приняла меня обратно, я же отблагодарил ей за это большой неж­ностью. Лея могла организовать совершенно достаточную и спокойную жизнь. Мой маленький сынок Арон рос и мужал. Занятый работой и заботой о семье, я отодвинул от себя беспокойство путешествия и всяческую каббалу. Община была приличная по размеру и разделенная на "наших" и "тех", а я же – как молодой, неопытный раввин – имел множество занятий и обязанностей.

Но однажды зимней ночью я не мог заснуть и чувствовал себя весьма странно. У меня появилось пронизывающее впечатление, что все вокруг меня не настоящее, что все это искусственное, как будто бы мир был нарисован рукой опытного художника на развешанных повсюду кусках ткани. Или даже не так: как будто бы все вокруг былопридумано и каким-то чудом приняло формы реальности.

Уже несколько раз перед тем, когда я работал с реб Мордком, появлялось это мучительное и про­буждающее ужас впечатление, но на сей раз оно было столь тягостным, что я начал бояться, как тогда, когда я был маленьким. Неожиданно я почувствовал себя плененным, как некто, брошенный в подвал, в котором через мгновение не останется воздуха.

Весь дрожа, я поднялся, подложил дров в печь, выложил на стол книги, которые получил от реб Мордке и вспомнив, чему он меня учил, начал соединять буквы одна с другой и размышлять над ними по философскому методу своего учителя. Я думал, что это займет мои мысли, и страх пройдет. Так провел я время до утра, а потом взялся за свои обычные занятия. И на следующую ночь я занимался этим до трех часов ночи. Лея беспокоилась моим поведением, вставала со мной, осторожненько освобождалась от ру­чек спящего сынка и глядела, над моим плечом, чем же я занимаюсь. И постоянно я видел на ее лице не­одобрение, только это не могло меня удержать. Лея была очень набожная, не признавала никаких заня­тий кабалой, с подозрением относилась и к шабтайским ритуалам.

Той третьей странной ночью я был уже настолько измучен, что после двенадцати слегка вздремнул с пером в руке и листом бумаги на коленях. Когда пришел в себя, то увидал, что свеча гаснет, в связи с чем я встал, чтобы взять новую. Но я увидал, что свет не исчезает, хотя свеча уже погасла! И тогда-то с изумлением я понял, что этоя свечусь, что это от меня исходит то свечение, что за­полняет всю комнату. И тогда я сказал сам себе громко: "Я не верю в это", только свет не гас. И тогда я спросил вслух: "Как такое возможно?", но, естественно, никакого ответа не услышал. Тогда я еще ударил себя по лицу и ущипнул за щеку, только ничего не изменилось. Так вот сидел я до утра, опустив руки, ус­тавший, с пустотой в голове – и светился! Только лишь на рассвете свечение притухло, а потом и вообще исчезло.

И той ночью увидал я мир совершенно не так, чем видел его до сих пор – освещенный пепельным солнцем, маленький, несчастный, искалеченный. Темнота рождалась в каждом закоулочке, в каждой дыре. По миру этому пролетали войны и заразы, в нем разливались реки, и тряслась земля. Каждый человек ка­зался настолько хрупким существом, что походил на наименьшую ресничку на веке, цветочную пыльцу. Понял я тогда, что людская жизнь состоит из страдания, что оно и есть истинной мировой субстан­цией. Все кричало от боли. А потом увидел я еще и будущее, ибо мир изменялся, исчезали леса, а на их месте вырастали города, и творились иные непонятные мне дела, и не было там никакой надежды, а происходили такие события, которых я не мог даже понять, ибо они превосходили мою способность к по­ниманию. Все это обессилело меня до такой степени, что с грохотом упал я на землю и, так, по крайней мере, мне тогда казалось, увидал, в чем же заключается спасение. А потом в комнату забежала моя суп­руга и начала звать на помощь.