Книга Зверя - [25]

— Жан-Франсуа, — укоризненно покачал головой Лежар, — как можно отпускать такие шуточки при даме, да ещё и своей сестре.

— Я этого так не оставлю, — неожиданно для всех твёрдо произнесла Елена. — Я поеду в Эпиналь. Убийство королевского учёного… — Её голос сорвался, она вздрогнула и прижала ладони к лицу.

— Нет, сестричка, не плач. — Жан-Франсуа подошёл к ней, обнял единственной рукой за плечо. — Идём отсюда. Тебе здесь нечего делать. — Он увёл безвольную сестру, не сопротивлявшуюся ему.

— Самое интересное, — усмехнулся Сен-Жамон, когда брат с сестрой ушли, — что ни один врач не может понять от чего он умер.

— Всё в руце Господней, — ответил ему Лежар. — Похороните это как должно.

Жану-Франсуа в тот вечер вновь стало плохо. Мать нашла его около резной статуи, изображающей Мать Милосердия,[5] он стоял на коленях, заливаясь слезами и звал сестру. Салентинка по рождению Жермона де Вьерзон была женщиной сдержанной и расчётливой, она не бросилась успокаивать сына, а отправилась искать кюре Лежара, у которого это получалось гораздо лучше. Более в этом деле преуспевала лишь Елена, но звать свою дочь графиня Фионская не собиралась, она давно разочаровалась в младшем ребёнке и железной рукой пресекала все намерения Жана-Франсуа вовлечь сестру в их организацию.

Когда кюре пришёл в дом графов Фионских, Жан-Франсуа уже не боролся со своими демонами, полностью отдавшись на их милость.

— Елена, — шептал он, — Елена… Спаси меня… Только ты, только ты можешь это… — Он, похоже, общался с ней как наяву. — Помнишь, когда я вернулся с Модинагара… меня так часто терзали демоны моей души. Я метался в бреду, кричал, стонал… и лишь ты спасала меня. Твоя рука отгоняла демонов с моего лица…

— Лишь молитвы и верное служение Господу может спасти тебя, — положил ему руку на плечо Лежар.

— Господу, — рассмеялся Жан-Франсуа. — Что он сделал для меня или для нашего дела, Зверя вам и руку мне — дал де Бренвиль, а не Господь…

— Твои речи — противны самой сути нашего общества, — как всегда не повышая голоса оборвал его Лежар. — Мы служим Господу, никогда ничего не требуя взамен.

— Но Елена, — резко сменил тему, как обычно во время приступов, Жан-Франсуа, — разве я прошу о многом? Сделаем её одной из нас…

При этих словах Лежар переглянулся с Жермоной, стоявшей тут же и графиня едва заметно кивнула. Она давно уже не считала Елену своей дочерью, лишь проблемой, препятствием для достижения поставленных целей, а проблемы следует решать. И сейчас, когда недотёпа-граф на лечении сделать это будет достаточно просто — пара слов понятливому слуге-салентинцу Реми, которого она привезла с собой из родной Клевары, остальное уже его забота.

Мать всё ещё, видимо, считала её ребёнком, потому что у постели, как обычно, стоял стакан молока. В детстве это было чем-то вроде лекарства для лучшего сна и теперь мать изредка присылала ей молоко по вечерам и Елена всегда выпивала его до капли, чтобы не сердить мать. Вот и сейчас Елена потянулась к стакану, но до того, как пальцы её коснулись стекла, раздался голос Жана-Франсуа.

— Не пей, сестричка. — Он вышел из-за массивной портьеры, одетый в простой домашний халат поверх кожаного жилета, с которым он расставался лишь в ванной. — Это отрава.

Голос его звучал совсем как в детстве — тихо и ласково, без циничный ноток и хрипотцы, отдававшей безумием.

— Что тебе, брат? — несколько испуганная спросила Елена, кутаясь в одеяло, одета она была лишь в одну ночную рубашку.

— Я хочу, чтобы всё у нас было как прежде, в детстве, — почти шептал Жан-Франсуа. — Ты, только ты, была моей отрадой в песках и жаре Модинагара. Но ты и моё проклятье, сестричка, из-за тебя я уехал туда. Я люблю тебя, Елена, люблю, как не любил никого в этой жизни, во всём мире! — Он начал наступать на неё, дёргая завязки халата.

— Жан-Франсуа. — Елена отошла на полшага и, неловко споткнувшись, упала навзничь. — Не надо, Жан-Франсуа…

— Я противен тебе, Елена, да?.. Это из-за руки? Так это не проблема, смотри. — Он вынул из-за пояса короткий кинжал, с которым также не расставался, сбросил халат движением плеч, и быстрым движением вспорол завязки жилета. А затем на свет Господен он извлёк левую руку, но эта конечность мало чем напоминала людскую — она была уродлива, словно покрыта мелкими, но глубокими оспинами, пальцы несколько длиннее чем на правой и заканчивались они жутковатыми жёлтыми когтями. — Смотри, я такой же полноценный человек…

— Нет. — Елена прижала от ужаса ладони ко рту. — Ты — чудовище…

— Ну так убей меня, — произнёс Жан-Франсуа, протягивая ей кинжал рукоятью вперёд, вкладывая её в ладонь сестры. — Если я чудовище, то жить недостоин, так оборви мою жалкую жизнь!

— Нет! — закричала Елена, роняя кинжал. — Неет!!! — Она попыталась подняться, но Жан-Франсуа толкнул её в грудь, так что она рухнула обратно. Жан-Франсуа упал сверху.

— Я люблю тебя, я меня могу… не могу больше терпеть!

— НЕЕЕЕТ!!!

Но крику Елены де Вьерзон слышали лишь стены старого замка

Стены другого замка, разрушенного много лет назад, внимали словам кюре Мориса Лежара, но в отличии от прошлого раза, кроме них его слушали ещё десятка два представителей нимского дворянства.