Книга жалоб. Часть 1 - [37]

Я раздвинул игроков и приказал крупье поставить все на 17. Почему на семнадцать, я до сих пор не знаю. Наверное, потому, что в семнадцать лет я был гораздо лучше, чем сегодня, когда бегаю за манекенщицами и таскаюсь по таким заведениям, куда простые люди не вхожи.

Само собой, мы проиграли всё. У меня гора с плеч свалилась. Денег по-прежнему оставалось только на два дня.

В лифте Лена плакала.

Я ласково погладил её по худой спине борзой, которой хозяин нарочно не дал выиграть какую-то вонючую гонку, но она со злостью оттолкнула мою руку.

— Я знаю одного типа в Дубровнике, который сегодня будет спать один! — заметил я, ухмыляясь про себя.

— Мне он тоже знаком! — прошипела она.

NB: Послать Лене «Игрока» Достоевского в память о днях, проведенных на голубой Адриатике!

33

Книги, книги, книги, книги, повсюду вокруг меня книги, в венах моих течёт не кровь, а расползается свинцовая типографская краска и струится, закручиваясь в водовороты, поток сознания в романах-реках, и шуршат, шуршат расходящиеся бумажные круги книжных ассоциаций, а перед каждым произнесённым словом точно стоят неизбежные кавычки. Я уже не в состоянии отличить жизнь от вымысла, отрывки из книг, как спирохеты, проникли мне в мозг, в нервы, в каждую клеточку отравленного организма, рот набит старой бумагой и многократно пережёванными оборотами, и я все чаще ловлю себя на том, что думаю о себе в третьем лице:

как только погасла красная надпись NO SMOKING, Педжа Лукач нетерпеливо зажёг смятую сигарету, которую во время взлета нервно крутил в пальцах.

Глядя на снежно-белые башни кучевых облаков через овальный иллюминатор «Боинга-727» (погода на трассе — местами облачность), он сказал своей прекрасной спутнице:

— Я не боюсь летать, я боюсь падать!

— Я люблю тебя! — сказала она, глядя ему в глаза.

Это «я люблю тебя», должно быть, всё ещё парит где-то в высокой голубизне — осколок уходящей любви, насквозь промёрзший при температуре в минус пятьдесят пять градусов.

— Меня? — он взглянул на неё приятно удивленный. — Что ты находишь во мне? Я же износился, как эти джинсы!

Молодая женщина коснулась кончиками ногтей с перламутровым маникюром его колена в потёртых джинсах «Левис». На ней был тонкий белый пуловер с высоким воротом, подчеркивавший нежный оттенок смуглой кожи и великолепие каштановых волос, ниспадавших на худые плечи. Безупречный профиль с изящными линиями носа, лба, подбородка, чувственных, немного припухлых губ и длинных ресниц, казавшихся искусственными, чётко рисовался на кобальтово-голубом фоне неба, по которому они плыли, пьянея от высоты, усыпляемые равномерным гудением трёх мощных двигателей этого электронно-керосинового комбайна для перемалывания ветра, так и распираемого самодовольством, оттого что человек наконец стал великаном, как верно предугадали товарищи Ильин и Сегал, до чего, впрочем, не было никакого дела пассажирам, каждый из которых был занят своим маленьким большим страхом.

Кто ты, Лена?

Дорогая куколка-манекенщица, в которую вложены деньги, в которую вложено всё лучшее, чем на данный момент располагает наша изнеженная европейская цивилизация, очаровательная девочка, представительница класса, который мы условно называем средним в обществе, поторопившемся объявить об отмене всех классов, с головы до пят являющая собой отчаянное стремление провинции во что бы то ни стало идти в ногу с большим миром, а что такое для неё большой мир? — роскошный каталог свободной торговой зоны в аэропорту с точно обозначенными ценами в долларах, покупки, покупки, покупки, бесконечные покупки, Куда ни повернись!

Ну-ка, поглядим: твой плащ и шарф к нему куплены в Лондоне («Барбери Хаус»). Посмотреть картины Уильяма Тёрнера в Национальной галерее ты там, разумеется, не успела. Туфли фирмы «Бруно Магли» приобретены на Виа Венето в Риме, где ты не удосужилась сходить на толкучку Порта Портезе, на которой Де Сика снимал «Похитителей велосипедов», фильм, в конце которого я обычно разнюниваюсь, как кретин. Очки ты купила в Цюрихе. Ты могла там зайти в известное кафе и разыскать стол, за которым сидели Ленин с Троцким. Впрочем, что тебе до них! На коленях сумочка от «Луис Виттон», по которой можно отличить даму из высшего общества от всякой швали — какая изысканность! Снаружи лакированная, но изнутри! — изнутри благороднейшая жёлтая кожа. Твое левое запястье с восхитительно выступающей косточкой украшают классические часы «Картье» с римскими цифрами на белом квадратном циферблате… Где ты их купила? В Париже? Или тебе их кто-то подарил? Кто? Что ещё? Духи? Ну-ка, ну-ка?.. «Халстон»! Хотя, возможно, тебе больше бы подошел «Примитифф»?.. Ну вот, кажется, и всё!

Люблю ли я тебя? Если хорошенько подумать, то, любя тебя, такую эффектную, такую авантажную и такую дорогостоящую, я, видимо, на самом деле люблю не тебя, а Педжу Лукича, которому удалось тебя подцепить. Ведь во времена его нищей молодости девушки твоего типа были настоящей редкостью, доступной лишь тем немногим, в число которых он-то уж никак не попадал. Что это за тип? Это тип ухоженной, самостоятельной, немного ветреной молодой женщины, при всём том в достаточной степени обывательницы, чтобы вы чувствовали себя с ней более или менее спокойно. И что же произошло с Педжей Лукачем? С Педжей Лукачем произошло следующее. Педжа Лукач имел редкое несчастье встретить Лену в то время, когда она была одним из первых образчиков описанного типа, прежде чем такие девушки стали чуть ли не массовым явлением. Педжа Лукач это полностью сознаёт, да что проку, если он одновременно и обожает и презирает объект своей любви. По этой причине он делает одну ошибку за другой: разыгрывает из себя утомлённого жизнью, пресыщенного субъекта (роль, вполне соответствующая его возрасту), изображает разочарование, а из-за всего этого выглядывает, растерянно моргая, самый обыкновенный мальчишеский страх перед состязанием с настоящими, нахрапистыми парнями, которые наверняка хотят отнять тебя, красавица; Педжа Лукач заранее отказывается от этой борьбы и прячется в свой улиточный домик, склеенный из печатных страниц, где безопасно и удобно, потому что все соперники давно мертвы. И поэтому он играет! Ему не остается ничего другого, кроме игры, а о том, что она может стать опасной, он и не подозревает, это ему предстоит узнать позднее, когда придёт время.