Книга запретных наслаждений - [23]

В те времена карточная игра находилась под запретом почти во всех крупных городах Европы: в 1310 году она была объявлена незаконной в Барселоне, в 1337 году — в Марселе, чуть позже то же случилось в Венеции. Власти Харлема неоднократно пытались преследовать картежников, однако эти хитрецы всегда отыскивали места для подпольной игры. Колода Костера работала в этой ситуации весьма странным, парадоксальным образом: теперь уже не картежники избегали установленных норм морали, а сама мораль контрабандой проникала в их отравленные души. Путешественники изумлялись, видя, как завзятые шулеры в голос призывают Иисуса, Марию и Иосифа, кидая на стол их изображения.

Но если вопрос о нравственной пользе от колоды Костера остается спорным, истинно то, что эти карты отличались небывалой красотой. В отличие от грубых обыкновенных колод карты монаха являли собой произведение искуснейшего художника. Они выглядели ничуть не хуже, чем его гравюры на стенах дворцов и церквей, — вообще-то, они были даже лучше.

Изготовление таких карт шло в несколько этапов. Вначале Костер с помощью резца гравировал изображения на деревянных дощечках размером с обычную игральную каргу. Когда набиралось сорок дощечек, Костер делил их на четыре группы по десять и покрывал чернилами собственного изготовления. Затем накладывал дощечки на плотную хлопковую бумагу и прижимал прессом, устройством своим напоминающим виноградный жом. Когда мастер вынимал бумажный лист, на нем чудесным образом оставались изображения десяти карт. Костер обрезал лишнее остро отточенным шарнирным ножом. Потом он повторял ту же процедуру еще три раза, и вот колода готова. Пользуясь этим методом, Костер в один день мог изготовить несколько десятков колод. Конечно, это было лишь начало: такая несложная технология позволяла ему не только печатать карты и копии со знаменитых картин, украшавших церкви и дворцы, но и сделать их легкодоступными для простого люда — такие гравюры стоили всего лишь несколько медяков.

Лауренс Костер принял Гутенберга в ученики и был для него хорошим учителем. А Иоганн сумел заработать доверие голландского монаха своим талантом, но главное — своей готовностью к работе: новый немецкий ученик казался неутомимым. Он мог проводить весь день за работой и учебой, мог сутками не спать. Чем больше прилежания выказывал ученик, тем больше секретов узнавал: Костер обучал его новой технике, прежде никому не известной. Иоганн чувствовал себя по-настоящему избранным. При этом ученик из Майнца подозревал, что старый Лауренс Янсзон Костер до сих пор таит свой главный секрет, который решил не открывать никому. И Гутенберг положил себе не уезжать из Голландии до тех пор, пока не вызнает последнюю из тайн граверного мастерства.

18

Заметив, как болезненно отреагировал Гутенберг на его последнее обвинение, Зигфрид из Магунции продолжил бить в ту же рану.

— Господа судьи, перед вами всего лишь мелкие воришки, и ничего больше! — возопил прокурор.

А потом он встал напротив Иоганна, указал на него вытянутой рукой и трагичным голосом, почти срываясь на рыдание, объявил:

— Этот человек не только забрал у меня единственное, чем я владею, — мое скромное ремесло переписчика; нет — он не колеблясь присвоил себе труды и инструменты голландского мастера Лауренса Костера, который принял его в своем доме, предоставил кров и еду и обращался с ним как с любимым учеником.

Гутенберг, стоя перед трибуналом, вспоминал свою жизнь в Голландии и отношения, сложившиеся у него с учителем, — Костер порою щедро расточал свои познания, а иногда в ответ на расспросы замыкался в непробиваемом молчании. Иоганн заметил, что, когда он интересовался нюансами книжной ксилографии, Лауренс Костер всегда отвечал лаконично и загадочно. Если ученик проявлял настойчивость, старый аббат пытался как-нибудь отделаться от вопроса — хотя все другие детали граверного мастерства объяснял с явным удовольствием. Однако настойчивость ученика из Майнца была столь велика, что однажды, уже на пределе терпения, монах ответил ему загадочно, но решительно:

— Если не хочешь нажить себе лишних проблем, занимайся гравюрами. А с книгами будь осторожен, иначе тебе придется туго.

От этого заявления любопытство Иоганна только возросло. С тех пор Гутенберг удвоил свое внимание: он повсюду тайно следовал за учителем и следил за ним, слившись с тенью, чтобы отыскать тайники, какие есть в каждом соборе. В те времена не существовало церкви без потайной дверцы в полу, ведущей в подвалы, без высокого окна, через которое можно проникнуть в запретную комнатку наверху, или спрятанной где-то за шкафом двери, за которой находился еще один зал, сокрытый для непосвященных. Иоганн крался за старым монахом по пятам — и все же ему никак не удавалось застать Костера за какими-нибудь тайными перемещениями.

В тот день, когда аббату потребовалось ехать в соседний Амстердам по делам, ученик воспользовался его отлучкой и пробрался в его комнату. Он обшарил ящички, в которых Костер хранил свое невеликое имущество, перелистал книгу для записей, осмотрел внутренности шкафа и жесткой кровати и даже простучал половицы. Ничего. И вот, когда Гутенберг был уже готов уходить, убедившись, что его учитель не скрывает никаких секретов, произошло непредвиденное. Иоганн раскладывал все вещи на свои места и вдруг заметил, что маленькая печатка, лежавшая на ночном столике, — непрошеный гость ее уже видел, но не обратил внимания — скользнула по корешку тетради и упала на пол. Подняв ее, Гутенберг отметил два странных обстоятельства: для печатки у нее была слишком вытянутая форма и, что еще примечательнее, на ней не было ни инициала «К» — Костер, ни «Л» — Лауренс, ни даже «Я» — Янсзон. Стояла только необъяснимая строчная буква «а». В соборе не было человека, чье имя начиналось бы с «А». Да и к тому же — кто, каким бы скромным он ни был, стал бы использовать печатку со строчной буквой? Гутенберг спрятал странную деревянную вещицу под одеждой; он решил отыскать ответ на эту маленькую загадку.