Книга юности - [43]
Я долго толкался по ярмарке и вдруг увидел балаган из тех же камышовых циновок, но больше других по размерам; перед балаганом толпились люди, время от времени все они дружно испускали восторженный рев, умолкали на короткое время и снова испускали рев. Я приблизился, услышал слабые сухие щелчки выстрелов — это был тир. Оставалось непонятным, почему так восторженно ревет толпа перед ним. Протолкавшись к стойке, я все понял.
Это был особый тир, неприличный, только для мужчин. Вырезанные из жести фигуры изображали женщин в длинных монашеских одеяниях, при удачном выстреле слышался звенящий треск пружины, одеяния падали, и женщины представали перед толпой совсем обнаженными, причем раскрашены были они весьма натуралистично. Особым успехом пользовалась мишень, находившаяся дальше и выше всех, она изображала сидящих друг против друга усатого лупоглазого мужчину в котелке и женщину восточного типа, при попадании в прицельный кружок не только падали одежды с обоих, но женщина еще садилась на колени к мужчине. Вот эта именно фривольная сценка и вызывала у толпы такой восторг, сопровождаемый мощным ревом.
Стреляли из маленьких ружей монтекристо. Я взял пять патрончиков. Один из моих выстрелов достиг цели — фигуры обнажились, и женщина села на колени к мужчине. «О-о-о!»— завыла, застонала толпа за моей спиной, а хозяин тира, не обращая внимания на других стреляющих, кинулся, пригнувшись к мишени, чтобы снова поставить ее, пока зрители не успели еще наглядеться. Тут я увидел, что к толстой ватной шапке хозяина подвешен сзади кусок котельного железа, прикрывающий затылок и шею. Хозяин устанавливал мишень, а все пять ружей продолжали стрелять; закончив свою работу, он, все так же пригнувшись, побежал к стойке, освистываемый со всех сторон пулями.
— Ведь может и зацепить, — сказал я.
— Чего мудреного, — ответил он. — Такая работа. Ходил я в здешний музей, видел там старинную кольчугу. Вот бы мне такую, тогда бы все нипочем. А так, без кольчуги, задевает, конечно.
— И глубоко? — осведомился я.
— Да нет, миллиметра на три только под кожу лезет, а все-таки неприятно. Однако здешний фельдшер их ловко вытаскивает, крючок у него специальный.
В это время толпа опять заревела, кто-то опять попал в главную мишень, и опять хозяин, пригнувшись, кинулся к ней, освистываемый со всех сторон пулями.
— Кольчуга — это вовсе не обязательно, — сказал я, когда он вернулся к стойке. — Проще можно. Старый ватник есть у вас?
— Есть, да что толку? Пробовал — прошибает.
— Я сделаю — не прошибет.
Как раз кончилась последняя коробка патрончиков, и тир пришлось закрыть до следующего дня.
Хозяин ночевал тут же, в своем балагане. Он достал из угла старый засаленный ватник, я развел в тазу соляную рапу[10], распялил ватник на деревянных рогульках и спину погрузил в таз. Часа через три вывесил на ветерок сушиться. К утру ватник высох, его спина обрела деревянную жесткость. Попробовали — пули не пробивали ватник со спины.
— Скажи на милость, простота какая, а поди сообрази! — удивился хозяин.
Я уже знал его имя, отчество и фамилию — Григорий Федотович Ксенофонтов. Лет ему было за сорок, из-под широких нависших бровей смотрели глаза — не маленькие, острые, колючие, каким полагалось бы глядеть из-под таких бровей, а большие голубые, чистые глаза, по которым сразу было видно, что он человек добрый и простодушный. Он и в самом деле оказался таким. Уходя в город за патрончиками, он поручил мне, совсем незнакомому парню, охрану своего тира. Вернулся озабоченный.
— Последние восемь коробочек взял в охотничьем обществе. — Он выгрузил из карманов патрончики. — Больше нет, а сезон только начинается. Придется мне съездить в Ташкент, взять коробочек сто.
Десять тысяч патрончиков! Он рассчитывал хорошо подзаработать на ярмарке.
— Еще и не хватит, — задумчиво подсчитывал он. — Осень сухая, месяца полтора простоит. Главное дело — мишени очень завлекательные для публики. Видал, как палят, — изо всех пяти монтекристов сразу. Только бы милиция не прикрыла. Ну-да, пока они соберутся, тут и ярмарке придет конец. Возьму сто пятьдесят коробочек, не пропадут. Пожалуй, нынче же и поеду вечерним поездом, а ты без меня тут один управляйся.
— А вдруг не управлюсь, Григорий Федотович?
— Это почему? Ничего хитрого, сам видал. На плечи — ватник, на голову — шапку с железкой — и пошел. Эти восемь коробочек ты в два дня расторгуешь.
Так я поступил на работу в тир из одной пятой части дохода. В месяц это обещало пятьдесят — шестьдесят рублей, то есть сумму, с избытком покрывающую все мои тогдашние потребности. На меня возлагалось обслуживание стрелков и чистка ружей по вечерам. Риск получить пулю в ляжку на три миллиметра под кожу включался в этот словесный договор.
Поезд на Ташкент уходил в девять вечера. Григорий Федотович побрился, переоделся в чесучовый костюм, вычистил щеткой с мылом свою парадную соломковую шляпу, приготовил чемодан.
— Возьми-ка лопату да копай здесь, на этом вот месте, — сказал он.
