Книга воды - [53]

В 1992 году, в феврале, я прилетел в Красноярск. В Красноярске меня принимал очень революционный тогда редактор «Красноярской газеты» Пащенко. Он и отправил меня вместе с красным директором Круговым в Енисейск и Лесосибирск, на автомобиле. Рослая здоровая тайга стояла по сторонам дороги. Европейский русский лес в сравнении казался больным. Лощеный мех сибирских елей, сосен со здоровой шерстью, на удивление сильное солнце, мороз — хороша была Сибирь. Машина была теплая.

В одном месте мы остановились, отъехав недалеко от Красноярска. Кругов (если я исказил его фамилию, пусть он меня простит, тут проверить негде) указал мне на некий шпиль в отдалении — знаменитая станция слежения, чудо техники. Тогда о ней много говорили. Именно тогда в угоду америкосам начали ее демонтировать. Крутов указал и отошел отлить — от дороги в снег. Вернулся, на глазах слезы. И с трехэтажной руганью на устах, то есть на губах. Оказалось, он участвовал в строительстве станции слежения. Стал ругаться и я. Иначе невозможно было высказать, что мы чувствовали. Злобу, отвращение к своей стране, к режиму, бессилие чувствовали.

Я прилетел в Сибирь в бушлатике. Правда, в немецком, там и подкладка была суконная (французский клинче), но немцы замерзли и под Москвой. На голове у меня была кепка, купленная в универмаге в Титовграде, в Черногории. Кругов дал мне шапку. В таком виде я ходил по улицам деревенского городка Енисейска, навеки оставшегося в XIX веке. Добрых две третьих города были в категории «памятник архитектуры» — деревянные дома, серые и черные от времени. Платки, шубы, шапки — как в музее. И над всем этим компактным сгустком старины — темно-синее дневное небо, густое как клей. Температура была -32 градуса. Я тогда уже год писал для «Советской России», меня знали все.

На Енисейском тракте меня посвятили в сибиряка, Кругов приказал остановить машину. Вышли в синий клей. Открыли багажник. Достали водку и замерзший в бетонную массу хлеб. Когда наливали в стаканчики — водка текла как клей. На капоте у нас был импровизированный стол.

— Ну, Эдуард Вениаминович, посвящаем тебя в сибиряки.

Я храбро влил в себя мороженый клей. Обожгло. Внезапно загудели, проходя мимо, автомобили дальнобойщиков. Заулыбались из кабин водители. Махали руками.

— Это они тебя приветствуют, Вениаминыч! Церемония в народе известная.

Уже посвященным сибиряком, я сел в теплую машину, и мы рванули в Лесосибирск. Там в Енисей впадает рядом Ангара, а по ней сплавляют основной лес. В Лесосибирске лес складируют, режут, сортируют и транспортируют к устью, на порог Северного Ледовитого. Оттуда лес везут за границу. Лес успешно конкурирует с газом, и нефтью, и алмазами как предмет русского экспорта. Лесосибирск на самом деле — как расширенный склад лесоматериалов. Мне все это показали: Ангару, склады, лес. Меня привезли на выставку местных художников, хотя такого, как я, следовало прямиком мчать в казарму или на стрельбище. Я ходил по выставке часа два, и она мне порядком поднадоела. У меня придирчивый парадоксальный вкус; что мне можно было показать такого, если я облазил все музеи и галереи Вены и Рима и галереи Парижа и нью-йоркского Сохо! Однако я не стал снобом и долго и честно разглядывал картины художников Лесосибирска.

В конце дня Кругов повез меня в сауну. Находилась она на строго охраняемой территории. Нас, во всяком случае, раза три останавливали и ориентировали. Там я понял в конце концов, что приехали мы на военно-омоно-милицейскую базу. Позднее я еще понял (уже на следующий день и по подсказкам Крутова), что голые люди, с которыми я парился, — отцы города. Кто простой отец, кто крестный, этого мне уж не дано было узнать. Идентифицировал я для себя только начальника местных милиционеров, высокого мужика в чине подполковника, впрочем, там он был голый и в простыне. Фамилия его была, если я не путаю, Петров.

Принимали московского гостя, патриота, журналиста газеты «Советская Россия», достойно. Стол был завален различной сибирской рыбой, и красной, и янтарно-желтой, и розовой, разной степени соления и копчения. Было приготовлено мясо. Но гвоздем программы была мороженая печень сохатого. Время от времени милицейский сержант в расстегнутом на голом брюхе кителе (рукава засучены) отворял дверь в мороз, и извлекал из снега мешок, и резал ломтями на столе ноздреватую печень. Мы ели ее сырой, посыпая крупной солью. Тот же сержант, лысый, приземистый и сильный, как боров, разливал водку. Признаюсь, мне льстило, что мент нам прислуживает. Я уехал из России, в которой, по моему положению в обществе, я ментов опасался. А тут приехал, и все перевернулось, мент прислуживает.

От стола мы ходили в сауну. Там был целый набор пахучих веников. Среди нас был молодой красавчик брюнет, как оказалось, чечен, он был каким-то особенным умельцем в области хлестания и топтания человека в парилке. Я читал Шишкова «Угрюм-реку» и охотно отозвался на предложение попарить меня. Чечен оказался мастером своего дела и с шутками и смехом удивительно истязал меня так, что я совсем отрезвел. Из рук чечена можно было выходить и прыгать или спускаться в бассейн с холодной водой. Кстати говоря, Сергей этот был первым живым чеченом, которого мне привелось увидеть в жизни. На том Западе, где я жил, то есть во Франции и в Штатах, сауны не приняты к пользованию населением, это вам не Финляндия, не Скандинавия. В США в Калифорнии я побывал в джакузи. Эпизод в джакузи есть в моем романе «Укрощение тигра в Париже», джакузи — это здоровенная полуванна, полубассейн, откуда со дна бьет струя горячей воды, часто с какими-нибудь серными примесями. Что касается Франции, то в этой стране исторически и экономически жизнь сложилась так, что искусство мытья тела и вообще гигиены там значительно ниже, чем в северных странах. Приехав в 1980 году в Париж, я нашел парижскую сантехнику отсталой. Достаточно сказать, что многие старые дома в центре города по-прежнему не имели отдельных туалетов в квартирах. Туалеты — с двумя металлическими «башмаками» для ног, с бачком под потолком — существовали по одному на каждом марше лестницы. В моей первой «студио» на Рю Архивов туалет был снабжен электрическим моторчиком, который перегонял дерьмо через латунную трубку в широкую трубу канализации, последняя находилась во дворе, вне дома, пристроена к стене. Вода в домах согревалась при помощи электричества, в белых баках, устроенных под потолком в ванной или на кухне. Обогрев воды стоит больших денег. Потому французы мылись и моются реже других народов. У итальянцев та же история. Лишь два народа имеют воду в избытке: это русские и американцы. Открыл кран, и пошла…