Книга, в которой исчез мир - [14]

5

— Я приведу собаку, — сказал Калькбреннер и исчез, не дождавшись ответа. Циннлехнер и Зеллинг удивленно посмотрели на Николая. Естественно, он не знал и не мог знать, есть ли у графа Альдорфа собака, но вероятность была достаточно велика, чтобы отважиться на опыт.

— Интересная идея, — заговорил Зеллинг. — Вы думаете, что собака сможет рассказать нам, как обстоят дела у графа?

— Надо пустить собаку в шахту подъемника пищи, — вставил слово Циннлехнер. — И тогда мы сможем узнать, что с графом.

— Я бы не советовал вам этого делать, — осторожно сказал Николай. — Преимущество эксперимента состоит в том, что реакции собаки перед дверью будет достаточно для того, чтобы мы могли судить о том, что происходит за дверью.

— Именно, — согласился Зеллинг, — это и есть квинтэссенция идеи. Это интереснейшая попытка, которая не будет противоречить графскому запрету. Даже Калькбреннер не сможет ничего возразить.

Это верно, подумал Николай. Однако от него не ускользнуло, что управляющий смотрел на него с такой враждебностью, будто в случившемся несчастье был повинен Николай. Но разве не Зеллинг заставил его приехать сюда из Нюрнберга?

Один из слуг ввел в комнату молодую веймаранскую легавую. Николай тотчас подошел к изящному псу и начал ласкать его, поглаживая мускулистые лапы, уши и брюхо. Собака с явным наслаждением перевернулась на спину и подставила себя ласковым рукам врача. Вскоре она уже повизгивала от удовольствия.

— Кажется, вы любите собак, — произнес Зеллинг.

— Да, и весьма.

Он едва не добавил к этому, что собаки принесли большую пользу медицинским исследованиям, но предпочел промолчать о том, что видел в Галле. Там проводили медицинские опыты на собаках. Однажды он даже присутствовал при таком опыте. Профессор в присутствии множества студентов рассек ребра, диафрагму и сердечную сумку гренландской овчарки, чтобы показать, как согласованно работают сердце и легкие. Для этого он сделал в верхней части трахеи разрез и вставил в нее трубку кузнечного меха. Как только он начинал вдувать в трахею воздух, собака оживала. Но стоило профессору перестать нагнетать воздух в трахею, как собака теряла сознание. И так на протяжении получаса профессор попеременно то оживлял, то убивал собаку по желанию собравшихся студентов.

Словно зачарованный Николай снова и снова смотрел в закатившиеся глаза животного, которые в такт движениям меха то начинали блестеть, то снова тускнели. Некоторые студенты в негодовании покинули анатомический театр. Сам Николай поначалу тоже внутренне воспротивился такому эксперименту, этой бессмысленной игре, превращающей живое существо в автомат, в клубок беспорядочно сокращающихся сосудов и волокон. Но он остался в анатомическом театре и внимательно досмотрел эксперимент до конца. Именно благодаря таким опытам человек открыл, что во внутренней части организма существует два вида волокон, а именно: те, которые лишь реагируют на возбуждение, и те, которые проводят возбуждение дальше. Студентов всегда учили — читайте древних. Но тогда, в анатомическом театре, Николай воочию убедился в том, что древние заблуждались. Волокна бывают нервными и мышечными. И если такой способ познания причинял животному боль, то какие же страдания принесло человечеству допущение, что нервные и мышечные волокна суть одинаковы?

Было уже одиннадцать часов, когда все трое направились во флигель здания, где находилась библиотека. Николай вел собаку, которая, то и дело преданно заглядывая ему в глаза, бежала рядом. Переходы были плохо освещены, но у Зеллинга и Циннлехнера были фонари. Когда они дошли до площадки, откуда лестница вела на следующий этаж, Николай остановился и погладил пса. Животное не проявляло никакого беспокойства. Пес выжидающе посмотрел на троих мужчин, нетерпеливо мигнул и высунул ярко-красный язык.

— Как его зовут? — спросил Николай.

— Дарий, — ответил Зеллинг. Пес насторожил уши и залаял.

— Да, да, это ты, — ласково произнес Николай и, ободряя собаку, ласково почесал ей холку. — Вперед, Дарий, пойдем искать Александра.

Они поднялись по лестнице и вошли в длинный коридор. В поведении собаки тотчас произошла разительная перемена. Она зарычала и рванулась вперед с такой силой, что Николай едва удержал ее. Затем Дарий внезапно остановился, словно наткнувшись на невидимую преграду, опустил голову и прижал уши. В следующее мгновение пес стремительно поднял морду. Причина такого странного поведения не осталась незамеченной и людьми. Со двора послышался топот копыт. Зеллинг поспешил к окну и выглянул во двор.

Ворота были открыты. Калькбреннер только что сел на коня и поскакал прочь.

Зеллинг прищурил глаза. Аптекарь подошел к камергеру.

— Куда он отправился? — услышал Николай голос Циннлехнера.

— Этого я не знаю, — последовал ответ.

Но пса в этот момент заинтересовало нечто иное. Он снова рванулся вперед и потащил Николая по коридору. Не прошло и нескольких мгновений, как Дарий остановился перед тяжелой деревянной дверью. Пес сел на задние лапы и заскулил, одновременно обнюхивая порог. Николай опустился рядом с собакой на корточки, обнял ее и попытался успокоить животное. Все было напрасно. Когда Зеллинг и Циннлехнер подошли к двери, пес внезапно вскочил, опрокинул Николая, снова приник носом к порогу и угрожающе зарычал. Он царапал дверь когтями, скулил и извивался всем телом из стороны в сторону. Потом, прежде чем Николай успел помешать, Дарий рванулся назад, бешено залаял, потом отпрыгнул от двери, припал брюхом к полу, прижал уши и зарычал.