Книга увеселений - [24]

– Не знаю.

– Если прозрачный слой мочи опустится на дно стеклянной посудины, то хороший ли это знак больному, и если упомянутый слой всплывет наверх, то сулит ли это беду?

– Не знаю.

– Почему у старых людей зубы шатаются?

– Не знаю.

– Как называется камень, который глядящему на него в упор глазу кажется белым, и взгляду слева представляется красным, и взору справа видится зеленым, и отливает чернотой, ежели уставиться на него сверху?

– Не знаю.

– Как называется смола, потребная для скатывания целебных пилюль, которые, тая под языком, враз четыре вкуса источают: горький, сладкий, соленый и кислый?

– Не знаю.

– Как глаз человеческий устроен?

– Не знаю.

– Почему семимесячный недоносок выживает, а родившийся в восемь месяцев не жилец, хоть он и ближе к естественному сроку?

– Не знаю.

– Почему божественная сила творца иной раз зачинает в материнском чреве двойню, а то и троих, а, случается, и четверня родится?

– Не знаю.

Тут иссякло терпение Иосифа ибн Забары, врача барселонского. Честный и бескорыстный лекарь, он потрясен был невежеством навязавшегося друга, и гневной отповедью оглушил самозванца.

– О, Эйнан, скудоумный! – начал Забара, – ты и толики малой не смыслишь в деле врачебном. Хвастун, ветрогон и пустельга! Несчастен больной на исцелении у неуча. Коновалы, тебе подобные, глядят на недужного и не знают, что спросить и где пощупать. Торгуют ложными снадобьями, сулят исцеление обреченным, стращают немочью цветущих – и все корысти ради. Тем временем хворые страстотерпцы принимают муки великие, покрываются коростами и чирьями, слепнут и глохнут, истекают кровью, горят в лихорадке, корчатся в судорогах и, лишенные вспоможения, вожделеют спасительной могилы. О сребролюбивых и невежественных лекарях сказал поэт:

“Врач жадною рукою

Все вытянет гроши.

Честнее смерть с клюкою:

На что ей барыши!?”

11. Жуткое прозрение

Кто такие Иосиф ибн Забара и Эйнан? Первый – иудей и лекарь из Барселоны. Второй – его единоверец и собрат по ремеслу. Наспех подружившись – а что сделано наспех, то редко бывает хорошо – Забара и Эйнан отправились в дальние края искать признание и славу. Прежде чем путешественники достигли цели странствия, они добрели до города, где жил Эйнан, и в доме его сделали привал. Скупость угощения весьма насторожила Иосифа, и сердце его укололи пробудившиеся от дремы сомнения в чистоте помыслов новоявленного друга. И разгорелась меж Забарой и Эйном перебранка, и подступила ссора.

– Доколе будешь дерзить мне, уязвлять меня и хлестать чувства мои плетью языка твоего? – мученически вопросил Эйнан, – ум твой глубок, а пропасть брюха много глубже! Мудрый Соломон говорил, коли алчна до пищи душа, так приставь нож к глотке!

– Довольно языком молоть! – ответил Забара, – неужто и впрямь вообразил, будто давешнее жалкое угощение здоровый желудок наполнит?

– Здоровый желудок твой с ненасытной пиявкой сравню.

– Говорю тебе, хватит воду толочь! Скажи-ка лучше, отчего я не слыхал вечером рева осла моего? Может стена рухнула и придавила беднягу? – спросил Забара.

– Сытой скотине нет причины реветь!

– Удивительный дом! Гостю куска пожалели, а осла его уважили!

– Не веришь? Сейчас убедишься!

Эйнан позвал раба, на которого была возложена забота о четвероногом.

– Скажи, любезный, ведь правда, ты напоил осла и вдоволь задал ему сена и овса? – обратился Эйнан к рабу.

– Господин мой, я напоил осла и вдоволь задал ему сена и овса, – ответил раб.

– Насытившись чрезмерно, осел молчал, не имея сил реветь. Так дело было?

– Верно, господин. Насытившись чрезмерно, осел молчал, не имея сил реветь.

– Не иначе, аппетит осла подобен аппетиту его владельца, – обратился Эйнан к Иосифу, – оба все подметут и ничего не оставят, один в яслях, другой на столе.

– Я все до крошки съел по праву твоего радушия и по причине величайшей щедрости твоей!

– Как? Вновь насмехаешься?

– Шучу я!

– Не шутка это, а уязвление! Объел весь дом, меня самого смолотил бы железными своими челюстями! – вскричал Эйнан.

– Я с детства в отчем доме привык есть досыта, и отец учил меня оставлять чистыми стол и тарелку.

– Кто твой отец?

– Врач отменный и умнейший человек.

– Свидетельство его ума – воспитанная в тебе страсть к угождению чреву, – саркастически заключил Эйнан.

Любезную ночную беседу остановила ворвавшаяся мгла. Свеча погасла. Эйнан принялся звать на помощь раба, но тщетно. Тогда хозяин заявил гостю, дескать, жаль будить труженика, пусть себе спит и видит сны. Так и просидели оба в темноте, покуда утренний луч не пролез сквозь щели в ставнях.

– Буди раба, пора тесто замешивать. Напомни, чтоб закваску не забыл! – воскликнул Забара.

– У тебя еще вчерашнее бычье мясо меж зубов, а уж снова еда на уме! – упрекнул Эйнан, – ведь сказал мудрец, кто к пище добавляет пищу, тот утробу губит!

– Склоняю голову пред смышленостью твоей и пред зоркостью мудреца, да только вчерашняя трапеза давно переварилась, словно корова языком слизала.

– Обжорство твое вознаградится поносом, да таким славным, что до отхожего места добежать не успеешь! – пообещал Эйнан.

– С поносом вредные остатки из тела выходят, и оно оздоровляется, – возразил Иосиф, не убоявшись злорадного пророчества.