Книга - [41]

— Если — что?

— Ну, не знаю…

— Так какого же ты рожна лезешь, если не знаешь? Эй! Где ты? Эй!!

Нет ответа. Пропал. Темной стеной стоит непроницаемый лес, молча стоит, тесно, ствол к стволу, клинок к клинку, беда к беде. Ушел человек, шагнул, не подумав, на звон птичьего пения, на запах синего ельника, на влажный проблеск красного подосиновика… ушел и сгинул. Потому что нет возврата, и ничего уже не поправить. Ничего. Ничего.

Клим прополз назад в пещеру, включил фонарь. Пыль уже немного улеглась, тонкой пленкой покрыла гладкий пол. Хочешь собрать и просеять?.. Он провел ладонью по стенам, уже просто прощаясь, уже даже не ища намека на рукотворную нишу… ничего! Да и что там может быть, идиот? Сколько раз тебе повторять: кумраниты не закапывали свои свитки. Если бы что-то здесь было, то это «что-то» мирно стояло бы в углу в виде высоких глиняных кувшинов. Ты видишь тут кувшины? Нет? Ну и дуй отсюда, признай уже очевидное…

— Отчего же не закапывали? Закапывали. Был такой случай, с медным свитком, помнишь?

— У входа в Третью пещеру? С подробнейшим описанием мест захоронения сокровищ? Тот, что обнаружили при помощи миноискателя? Да-да, было такое… Эх, Клим, Клим… все не уймешься? Хватит уже, хватит…

Клим еще некоторое время постоял в задумчивости, светя по полу подсевшим фонарем и двинул в обратный путь. Он даже не стал просеивать последний мешок, так и ушел, не оглядываясь, унося с собой весь инструмент, который обычно оставался в пещере. Больше возвращаться к Носу Сатаны Клим не намеревался.

Он вернулся туда на третьи же сутки. Проклятая пещера не отпускала, тянула к себе через пустыню; Клим постоянно обнаруживал, что думает о ней — во время работы, еды, разговора с товарищами, которые уже не раз высказывали удивление его непонятной рассеянностью. Но худшее происходило ночью: он силой гнал от себя непрошенные мысли, а они возвращались… вернее сказать, они никуда не уходили, и в итоге Клим сдавался и засыпал, не видя перед собой ничего, кроме гладкого пола, покрытого тонкой пленкой пыли, и нетронутых стен, и привычных галлюцинаций в виде кувшинов. Правда, во сне кувшины оказывались настоящими… Клим гладил их шершавые стенки, приподнимал, покачивал, ощущая тяжесть содержимого и испытывая при этом невероятное счастье… пока вдруг не наступал момент, когда глина рассыпалась у него в руках, опадала, как просеиваемая пыль, и тут выяснялось, что внутри нет ничего, ничего, и невероятное счастье оборачивалось столь же невероятным отчаянием, и он просыпался в холодном поту, садился на койке и первая же связная мысль, которая приходила ему в голову, крутилась вокруг того, как бы получше объяснить археологам, зачем это ему вдруг понадобился металлоискатель.

А потом все как-то связалось само собой: вечером в среду Амит поинтересовался, отчего это Клим перестал ездить к археологам? Клим замялся, не зная что ответить, и вдруг сказал, неожиданно для самого себя:

— Вовсе не перестал… как раз сегодня и собирался.

Ну, а уж коли сказал, то пришлось и ехать… — во всяком случае, так он оправдывался перед собой, уже спускаясь на грузовичке по дороге Алона. В конце концов, поездка к археологам вовсе не предполагала обязательного похода к пещере: можно было просто посидеть за чашкой кофе с друзьями, например, с Ханной, красивой аспиранткой из Иерусалимского университета, отношения с которой уже давно могли бы перерасти во что-то намного более серьезное, чем легкий, ни к чему не обязывающий флирт… могли бы, если бы не его дурацкая обсессия. Если бы он, засыпая, думал о Ханне, а не о пыльных глиняных черепках…

В Кумран Клим приехал с железным намерением так и поступить; он уже твердой решительной поступью направлялся к знакомому вагончику, из которого слышались веселые голоса… он уже… он…

Он почувствовал этот забытый на скамье металлоискатель еще раньше, чем увидел его, — видимо, посредством своего «железного» намерения, не иначе. Ведь если металлоискатель чует железо, то и железо должно его чуять, не так ли? Клим стоял у скамейки в полном смятении. Сердце колотилось в груди, как перед первым поцелуем.

— Ну что ты мучаешься? — сказал он сам себе. — Ну возьми его, коли он уже тут лежит. Возьми и избавься от этого наваждения раз и навсегда. Всего лишь еще одна попытка, последняя, для очистки души. А то ведь свихнешься, честное слово, свихнешься…

Последние слова этой убедительной речи Клим произносил уже по дороге к пещере. Прибор висел у него на плече. Ну а лопата зачем? — Какая лопата?.. Ах, эта? А лопата — так, по привычке. Вместо палки, вот зачем. Опираться ведь на что-то надо, разве не так? Клим весело тряхнул головой. Брось ты оправдываться, парень. Зачем бороться с волной, несущей тебя туда? Можно подумать, что ты делаешь что-то постыдное… расслабься… копай, где копается.

Откинув сомнения, он будто отпустил тормоза, распахнул ворота конюшни, где в темной тесноте томился табун, и теперь на душе было чисто и просторно. Клим не шел, а летел… он словно возвращался домой после долгой отлучки. Вот и Нос Сатаны. Последний мешок так и лежал у подножия стены, в точности там, где остался три дня назад. Клим привычно вскарабкался наверх. Странное дело, теперь он совсем не чувствовал вони, а может, она просто перестала ему мешать. Он любил эту пещеру, и пещера любила его. Клим погладил ее шероховатую стену. Он не зажигал света — зачем, если все тут известно ему наощупь? Он здешний житель, летучая мышь… кто сказал, что эта пещера пустая? Она наполнена счастьем до самых краев! Может быть, поэтому здесь так трудно дышать?