Книга судьбы - [18]

Спокойствие разом слетело с Махмуда. Лицо его вспыхнуло, он что-то пробормотал – кроме “Аллах милосердный” я ничего не разобрала. Отец обернулся и вопросительно глянул на меня.

– Отец, отец, клянусь на благословенной пище… – Али как раз вернулся со свежеиспеченным хлебом, комната наполнилась ароматом. – Он лжет, он оговаривает меня, потому что я видела, как он пробирается в дом госпожи Парвин.

Снова Ахмад ринулся на меня, но отец заслонил меня и предупредил:

– Не смей поднимать на нее руку! Это не может быть правдой: директор ее школы сказала мне, что Масумэ – самая целомудренная, самая благовоспитанная из ее учениц.

– Ха! – скривился Ахмад. – То-то они блюдут девочек в этой школе!

– Замолчи! Придержи язык!

– Отец, он говорит правду, – вмешался Али. – Я сам видел. Тот парень положил ее ногу на стол и гладил.

– Нет, отец! Клянусь! Он держал мою стопу, а голень так плотно забинтована, что до нее и не дотронешься. К тому же врач не считается посторонним мужчиной. Ведь так, отец? Он спрашивал меня, где болит, вот и все.

– Разумеется! – подхватил Ахмад. – И мы все должны в это поверить. Кусок дерьма, птичий помет весом в сорок кило всех нас обведет вокруг пальца. Может, отца ты одурачишь, но я умнее, чем ты думаешь.

– Заткнись, Ахмад, пока я тебе по зубам не врезал! – вскричал отец.

– Давай! Что же ты? Только и умеешь нас бить. Али, почему ты молчишь? Расскажи им то, о чем рассказал мне.

– Я видел, как слуга из аптеки выходит и ждет их каждый день, – доложил Али. – И когда они проходят мимо, он здоровается, а они отвечают ему, и перешептываются друг с другом, и хихикают.

– Он лжет. Я десять дней не ходила в школу. Зачем ты выдумываешь? Да, он здоровается с Парванэ. Он знает ее отца, готовит ему лекарства и передает через нее.

– Чтоб эта девчонка легла в огненную могилу! – заколотила себя в грудь матушка. – Это все ее рук дело.

– Зачем же ты пустила ее в дом? – фыркнул Ахмад. – Я тебя предупреждал.

– Что я могу поделать? – возразила мать. – Она является, они сидят и читают вместе свои учебники.

Али потянул Ахмада за руку и что-то прошептал ему на ухо.

– Почему ты шепчешь? – спросил отец. – Говори, мы все послушаем.

– Они не книги читают, матушка, – сказал Али. – Они кое-что другое читают. Вчера я зашел, а они спрятали себе под ноги какие-то бумаги. Думали, я несмышленыш!

– Иди, проверь ее книги, найди те бумаги! – распорядился Ахмад.

– Уже искал, пока ее не было дома. Но их там нет.

Сердце отчаянно забилось. А если они полезут в мой портфель? Тогда все пропало. Осторожно, не поворачивая головы, я оглядела комнату. Портфель лежал на полу позади меня. Медленно, осторожно я подпихнула его под наброшенное на корей одеяло. И тут же воцарившуюся на миг тишину разорвал голос Махмуда:

– Что бы это ни было, это у нее в портфеле. Она только что пыталась спрятать портфель под одеяло.

Словно ушат ледяной воды пролился мне на голову. Я ни слова не могла из себя выдавить. Али нырнул под корей, вытащил оттуда портфель и опрокинул его. Все высыпалось. Ничего не спасти. Голова у меня шла кругом, я не могла шелохнуть ни рукой, ни ногой. Али с яростью тряс книги, пока письма не вылетели на пол. Одним прыжком Ахмад подобрал их, развернул первое попавшееся. Как он радовался! Ликовал, словно только что получил величайшую в мире награду.

Дрожащим от возбуждения голосом он обратился к отцу:

– Вот они, вот они, отец! Слушай внимательно!

И он издевательски завел:

– “Почтенная юная госпожа, я еще не осмеливаюсь…”

Меня раздирали гнев, страх, унижение. Мир стремительно вращался. Ахмад спотыкался на многих словах. Где-то посреди письма матушка переспросила его:

– Что это значит, сын?

– Что он с любовью смотрит ей в глаза… Что она чиста и невинна. Разумеется!

– Боже, пошли мне смерть! – задохнулась мать.

– И вот еще слушай: “Мое сердце что-то-там-такое-от-скорби, твоя улыбка…” Тварь бесстыжая! Я ему покажу улыбку! Проучу раз и навсегда.

– А вот еще, – вмешался Али. – Это ее ответ.

Ахмад вырвал у него листок.

– Замечательно! Юная госпожа написала ему.

Махмуд, налившись кровью – вены вздулись на шее, – завопил:

– Я же тебе говорил! Я же тебе говорил! Если девица наряжается и бродит по городу среди волков – где уж ей остаться чистой и нетронутой! Говорил тебе: отдай ее замуж, но ты сказал: нет, пусть ходит в школу. Ага, пусть ходит в школу, учится писать любовные письма!

Защититься мне было нечем. Оружие выбили из рук. Я сдалась. Я смотрела на отца с тревогой, с ужасом. Губы его тряслись, он так побледнел – я боялась, что он рухнет. Взгляд его темных, испуганных глаз обратился ко мне. В этом взгляде не было гнева. Нет, не было. Я увидела неизбывную скорбь, набухавшую непролитой слезой.

– Так-то ты отблагодарила меня? – прошептал отец. – Так-то сдержала слово? Сберегла мою честь?

Этот взгляд, эти слова кинжалом пронзили мое сердце. Ранили больнее, чем все побои. Слезы заструились по моим щекам, неверным голосом я выговорила:

– Клянусь, отец, ничего дурного я не сделала.

Отец повернулся ко мне спиной и сказал:

– Довольно! Умолкни! – И вышел из дома, не надев пальто. Я понимала, что это означает. Он лишил меня своего покровительства, оставил на милость братьев.