Книга Розы - [7]

– Регина, надо, чтобы домработница срочно сбегала на второй ставок к деду и попросила у него пиявок.

Она написала на бумажке, какие нужны пиявки, и дала домработнице:

– Почитаешь деду, а то он неграмотный.

А врачи не уходят – попросили разрешить им остаться. Для каждой конкретной болезни надо знать точки, к которым пиявок прикладывать. Мама ставила пиявок, а они смотрели. А больной спрашивал:

– Сонь, ты мне кровь выпьешь всю?

– Не беспокойся, для работы оставлю. А Регина обойдется и без тебя.

По мере того как пиявки напивались крови и отваливались, Кинель белел.

– Ну, все, пойду к своему Соломону. Больше здесь делать нечего, – собрав в миску всех пиявок, заявила мама.

– Сонюшка, посиди трошки еще, – попросил больной.

– Тогда еще пару пиявок на ноги поставлю, – предложила она.

– Не, хватит. А то всю кровь выпьешь.

– Тогда пойду к Соломону.

– Иди к своему Соломону. Ты ему пиявку на жопу поставь, пусть знает, что цэ таке, а то все на мне, да на мне, – засмеялся Кинель. Он уже совсем посветлел лицом.

Тут Регина докторов позвала чаю попить. А я подумала: они ж пустой чай пить не будут, наверное, с печивом и бубликами. И попросила:

– И нам чаю.

А мама говорит:

– Сейчас домой придем, нам папа чаю сделает.

Мама заболела лейкемией, когда я была еще маленькой. Болела долго. Отец возил ее в частную клинику на обследования. С бойни для мамы привозили свежую кровь. Она морщилась, но пила. Но с каждым днем становилась все слабее и слабее. Последний год уже почти не поднималась с постели.

Односельчан, приезжавших в Сталино, по возвращении в деревню, где фельдшерицу Сонюшку хорошо помнили, все расспрашивали:

– Как там Соня?

– Хворает. Лежит.

– А кто ж там готовит на такую ораву, убирает?

– То Райка, то Фекла, то Беллка с мужем приедут. А то Аграфена с ребенком.

Деревня всколыхнулась, решили кого-то послать маме в помощь. А кого? У той муж, у другой дети, у третьей хозяйство. Остановились на шестнадцатилетней Маруське, здоровой дева хе с бельмами на обоих глазах. Привезли ее в Сталино:

– Соломон, вот тебе в помощники Маруську.

– Да вы что, с ума сошли? Мне такую ораву годувати нечем, а вы еще Маруську привезли! – возмутился отец.

Тут Маруська голос подала – уж очень в городе ей хотелось остаться:

– Дядечка, да мне много не трэба. Я и сварю, и помою, и постираю, я все умею.

– Маруся, ты бачишь, яка семья? Ты бачишь, яка квартира? А готовить на примусе сможешь?

– Не, я примуса не знаю. Пусть мне кто зажгёт, а я приготовлю, – стояла на своем девка.

Так Маруська и осталась в нашей семье. Потому что деревенские постановили, а те, кто ее привез, наотрез отказались:

– Мы обратно ее не возьмем. Сказали, чтоб помощь Соне была.

Маруська и правда хорошей помощницей оказалась. Моторная, она все успевала.

Мама совсем уже плохая была – лежала на диване в большой комнате. Отец, приходя домой, садился рядом, гладил ее руку, приговаривал:

– Похудела ты, моя Сонюшка, похудела. Ты сегодня что ела? Маруська, чем ты годувала тетю?

Мне исполнилось тринадцать лет, когда мамы не стало. Похоронив свою Сонюшку, отец второй раз остался вдовцом. А мое счастливое беззаботное детство тогда и закончилось – в 1937 году. Впрочем, закончилась пора спокойного существования и для большинства советских граждан. В страшные 1937–1938 годы арестовывали людей по ночам. И если опечатывали чью-то квартиру, значит, всю семью забрали. Поутру старуха Бухтиярова ходила и сообщала:

– Четвертую квартиру заклеили, девятую заклеили.

Глава 4 Сестры, родные и сводные

Рассказ о жизни моей семьи в довоенные годы будет неполным, если не поведать о самых близких родственниках – братьях и сестрах. Только тогда станет понятно, какой груз заботы и переживаний лежал на плечах родителей – мамы, пока она была жива, и отца.

Старшая сводная сестра Груня была, пожалуй, самой красивой из нас и абсолютно непохожей на типично еврейских девушек. Белокожая, с серо-голубыми глазами и светло-русой косой ниже пояса, Груня покорила бы, наверное, немало мужских сердец. Да, вот беда, в семнадцать лет полюбила соседского парня Гришу. Встречались, гуляли допоздна, держась за руки, целовались в парадной. А когда Григория призвали на службу во флот, плакала Грунечка и клялась ждать любимого долгие четыре года.

Время летело незаметно, потому что сразу по окончании школы сестра пошла работать на кондитерскую фабрику, где делали бублики, пряники, печенье. Сама была сыта и домой нам что-нибудь приносила. Одновременно поступила учиться на энергетический факультет индустриального института, где познакомилась с белорусским пареньком Володей Шиммелем. Володе сразу приглянулась скромная девушка с русой косой. Она же видела в нем только приятеля-сокурсника, который помогал делать контрольные и курсовые. И не придавала значения тому, что нередко однокурснику оказывалось по пути, когда возвращались поздними вечерами с лекций. Кто-то из друзей, приметив это, написал Григорию, что его невеста гуляет с другим. Когда Груне вдруг перестали приходить письма из армии, она забеспокоилась и решила узнать у матери возлюбленного, не случилось ли чего плохого.

– И ты еще спрашиваешь, бесстыжая! – возмутилась мать Григория. – Думаешь, никто не знает, как ты с другим спуталась? Даже и не надейся, что Гришенька мой тебя простит и примет.