Книга попугая - [51]
«О Худжасте, ступай сегодня в покои к твоему другу и скажи, чтобы заиграли волнующие сердце напевы. Если от этих звуков он развеселится, от этих мелодий придет в волнение, знай, что он — ценная жемчужина и блистающий драгоценный камень. Утверждение это подтверждает и подкрепляет и история исфаганского царевича». — «А что с ним было?» — спросила Худжасте.
«Говорят, — ответил попугай, — что в Исфагане[100]был когда-то могучий царь. Переселился он из мира людского в мир божественный, с царского трона перешел на гробовую доску, и остался после него сын. Придворные, постельничие, дворцовые управители — вся свита, вся челядь, очи державы и столпы государства — собрались и молвили: „Как хорошо было бы, если бы мы могли узнать, благородного нрава этот ребенок или скверного? Если бы мы знали, что он благороден, будет вскармливать народ в тени мощи своей, мы бы, несмотря на его юность, посадили бы его на царский трон и престол государства, повиновались и покорились бы ему; если же мы узнали бы, что он нрава гнусного и не будет, как должно, печься о всех своих подданных, мы бы тотчас же устранили его и ухватились бы за полу счастья кого-нибудь другого, ибо нельзя ведь оставлять страну без правителя“».
«Собралось семьдесят мудрых ученых, и все они единогласно и единодушно решили: „Испытать этого ребенка можно следующим образом: надо принести разные игрушки и собрать разнообразные забавы, а возле колыбельки его начать играть на музыкальных инструментах. Если он от этого придет в волнение — он несомненно благороден, если же он от этого не заволнуется — он нрава низкого“.
Так и поступили. Около его колыбельки поставили еще несколько колыбелек с другими детьми и заиграли на разные лады. Были пущены в ход и арфа и орган, применены и танбур[101], и чеган[102], и лютня, играли на барбитоне, ребабе и китайских цимбалах. Когда солнце бубна нагрелось и засиял месяц лютни, первым из всех детей зашевелился и заволновался царевич. После него развеселилось еще несколько детей, а некоторые совсем не пошевелились, и музыка не оказала на них никакого действия.
Мудрецы, основываясь на проницательности и сметливости, в соответствии с познаниями и разумением, заявили: „Царевич — ребенок благородный, ценная жемчужина; он будет великим царем, и народ под его правлением будет в тени покоя и радости; эти же дети, которые совершенно не пошевелились и не проявили веселья, — животные в образе человека, скотоподобные люди. Всю свою жизнь они, как скоты, будут только есть и спать, жизнь их, как и жизнь животных, пройдет без чести и почета“».
Худжасте сказала: «О старец в зеленой ризе, рассказ закончен, и о морали его не стоит и говорить. Теперь скажи мне, откуда же возникает то движение во время музыки, которое называют танцем, чем вызывается такое состояние? Тело создано из тяжких камней, почему же при звуках музыки оно двигается с места; оно — плавно выступающий конь науки, отчего же при ножном рокоте оно теряет над собой власть?»
«О Худжасте, — ответил попугай, — ты задала вопрос не по разумению своему, спрашиваешь о том, чего ты не можешь постигнуть. Облаченные во власяницу иноки, обителей небесных сфер не ведают этой тайны, привратники этого бренного мира терзаются, стремясь постигнуть этот закон».
«Знай же теперь, — продолжал попугай, — что дух — птица, которая питается звуками голоса, пропитание которой — томные напевы. Чарующая мелодия, проникающая в ухо, принадлежит душе, каждый пленяющий сердце напев — удел духа. Пение — пища для духа, как еда — пища для тела. Следовательно, по этому изречению, которое передают мудрецы и сообщают ученые, птица духа, во время звучания музыки напитавшись своей пищей, опьяняется вином страсти, упивается напитком влечения и стремится вырваться из чувственной души, разломать эту глиняную клетку и взлететь в горнее гнездо. Этим она приводит в движение телесные силы, заставляет проявиться сокрытое беспокойство. Всякое душевное движение в это время непроизвольно, всякое изменение, появляющееся в теле, не зависит от воли души. Танец влюбленных не есть произвольное движение, экстаз страстно томящихся наступает не по их воле. Рассказывают, что некогда в одном собрании, на котором присутствовал ходжа Джунайд, да освятит Аллах славную могилу его, некий палимый тоской дервиш во время пения издал вопль. Ходжа Джунайд гневно глянул на него, и дервиш накрыл голову своей власяницей и заключил в себе пылавшее в нем пламя. Когда по окончании пения подняли власяницу, оказалось, что под ней — лишь кучка пепла».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
ББК 84 Тадж. 1 Тадж 1П 75Приключения четырех дервишей (народное) — Пер. с тадж. С. Ховари. — Душанбе: «Ирфон», 1986. — 192 с.Когда великий суфийский учитель тринадцатого столетия Низамуддин Аулийя был болен, эта аллегория была рассказана ему его учеником Амиром Хисравом, выдающимся персидским поэтом. Исцелившись, Низамуддин благословил книгу, и с тех пор считается, что пересказ этой истории может помочь восстановить здоровье. Аллегорические измерения, которые содержатся в «Приключениях четырех дервишей», являются частью обучающей системы, предназначенной для того, чтобы подготовить ум к духовному развитию.Четверо дервишей, встретившиеся по воле рока, коротают ночь, рассказывая о своих приключениях.
ГРИГОР НАРЕКСКИЙ (Нарекаци), монах (951-1003), армянский поэт, философ-мистик и богослов. Род. в семье писателя. Почти всю жизнь провел в обители Нарека, где преподавал в монастырской школе. Автор мистич. толкования на Песнь Песней (977) и многочисл. поэтич. произведений (в т. ч. «Славословие апостолам»). Поэзия Нарекаци глубоко «библеична», пронизана образами, темами и реалиями свящ. истории. При этом ее отличает интимный, личный характер. В «Книге скорбных песнопений» (1002), как в «Великом каноне» *Андрея Критского, события и лица обоих Заветов служат отправной точкой для раздумий о жизни, о несовершенстве и греховности человека.
Абу Абдаллах Мухаммед ибн Абдаллах ибн Баттута ал-Лавати ат-Танджи по праву считается величайшим путешественником мусульманского средневековья. За почти 30 лет странствий, с 1325 по 1354 г., он посетил практически все страны ислама, побывал в Золотой Орде, Индии и Китае. Описание его путешествий служит одновременно и первоклассным историческим источником, и на редкость живым и непосредственным культурным памятником: эпохи.
«Повесть о старике Такэтори» («Такэтори-моногатари», или «Такэтори-но окина моногатари») была известна также под названием «Повесть о Кагуя-химэ». Автор неизвестен. Существует гипотеза, что создателем ее был Минамото-но Ситаго (911–983), известный поэт и ученый. Время создания в точности не установлено, но уже в XI веке «Повесть о старике Такэтори» считали «прародительницей всех романов». Видимо, она появилась в самом конце IX века или в начале десятого. С тех пор и до нашего времени повесть эта пользуется огромной популярностью среди японских читателей.
Предлагаемый Вашему вниманию короткий текст называется «Африн-и-Зартукхшт». Номинально он относится к авестийской книге «Афринаган», к которой примыкают в качестве приложения так называемые «Африны» (Благословения). Большая их часть составлена во времена Сасанидов на среднеперсидском языке, вероятно, самим праведным Адурбадом Мараспэндом, но «Африн-и-Зартукхшт» примыкает к этим текстам только по схожести названий. Разница же в том, что это именно авестийский текст, составленный в древности на обычном языке Авесты, кроме того, он не соотносится ни с одним из известных сейчас Афринаганов (специальный авестийский ритуал) и, вероятнее всего, является фрагментом более обширного, но не сохранившегося авестийского текста, который входил в 11-й наск Авесты – «Виштасп-Саст-Наск».