Книга песчинок: Фантастическая проза Латинской Америки - [193]

— Простите, что разбудил, но я пришел пораньше предупредить вас.

Лоренсо не отвечал, и тогда Ичикава тоже поглядел на гроб и снял шляпу.

— Приношу вам, доктор, свои соболезнования. В жизни такие вещи случаются.

Лоренсо подошел к двери и распахнул ее.

— Надеюсь, что в понедельник все будет в порядке. Делать мне здесь нечего.

— Понимаю, доктор.

У дверей Ичикава заколебался:

— Правду ли говорят про доктора Алипио? Будто бы он был в гостях и не захотел прийти.

— Вранье,— ответил Лоренсо, закрывая дверь.

Гроб все еще стоял посреди комнаты. Лоренсо отодвинул его к стене и поглядел издали. Вернулся и накрыл гроб тремя пончо, которые купил из состраданья к крестьянам, предлагавшим свой товар под аркадами на площади. В окно он увидел сад, и ему показалось, что между гуайявами над стеной вырисовывается верхушка хакаранды, пышная, обещающая скорое цветение.

Он наскоро заварил кофе, побрился и быстро зашагал к Пласа-де-Армас. Автобус на Уанту вот-вот должен был отойти. Позади отца Торрехона и трех священников-редентаристов он разглядел ее.

— Как? Я считала, что вы уже летите в Лиму.

— В последнюю минуту сообщили, что погода нелетная.

За пять минут автобус проехал через весь город и слился с окружающим пейзажем, который ректор навсегда определил как «беспорядочно торчащие сухие холмы». С каменистых обрывов к самому краю дороги спускались целые полчища колючих растений: кактусы, туна, агавы, пита.

— Вчера вечером мне сказали одну вещь, очень меня удивившую.

— Как прошел вечер? Весело?

— Я рано ушла. Все быстро напились, и я ушла. Я не знала, что вы вдовец.

— Что еще вам рассказали ваши друзья?

— Что ваша жена похоронена здесь.

Лоренсо молчал и смотрел в окно. Спуск шел до самой Уанты.

— Этой темы я предпочитаю не касаться,— сказал он, когда за окном показались первые апельсиновые плантации.

Автобус остановился в какой-то деревушке забрать ожидавших его местных жителей.

— Давайте выйдем здесь,— сказал Лоренсо.— На самом-то деле смотреть в Уанте нечего.

Через минуту они уже стояли у дороги и смотрели вслед удалявшемуся автобусу, шины которого утопали в грязных колеях. Пробравшись через заросли колючих кустарников и карликовых деревьев, они вышли к реке: вода в ней была темная и грязная. Молча постояли, посмотрели на воду.

— По правде говоря, деревня наводит на меня скуку,—сказал Лоренсо.— Я человек городской. Вернемся.

Они снова стояли у дороги и понапрасну ждали автобуса или какогонибудь грузовика, который отвез бы их обратно в Аякучо. Мисс Эванс вспоминала о забытых в отеле бутербродах. Лоренсо предложил зайти поесть в одну из придорожных гостиниц. Им пообещали подать бифштекс с яйцом, а для начала водрузили перед каждым по огромной бутылке пива. Пиво было теплое. Мисс Эванс поднесла руку ко лбу, поймала муху.

— Я все время думаю о «Mandrake Club» [239]— сказал Лоренсо.— Когда я жил в Лондоне, я за два фунта стерлингов стал его членом. По вечерам ходил в клуб поесть спагетти и поиграть в шахматы.

Лоренсо заметил, какое долгое молчание наступило вслед за этой его фразой, заметил, что оно невыносимо растягивается, и голова его наполнилась зарождающимися в ней самой звуками: они не могли прийти извне, они были отзвуками бушевавшей в нем самом бури.

— Ты мне никогда не рассказывал, что ты делал, когда жил в юности в Лондоне,— сказала Ольга.— С кем ты там встречался? Была ли у тебя девушка?

— Знаю,— сказала наконец мисс Эванс.— Он находится в Сохо, возле турецких бань.

— А может быть, мы танцевали с вами как-то раз вечером в зале рядом с баром? Перед самым Рождеством.

— Играл «Нью-Орлеанз», исполняли Сиднея Бечета, если не ошибаюсь, одну очень навязчивую вещь под названием «Absent Minded Blues» [240].

— Но тогда ты звалась Винни. И была медицинской сестрой. И волосы у тебя были рыжие.

— Меня и теперь зовут Винни. Это мое второе имя. Вивьен Винни Эванс. А что касается цвета волос...

Лоренсо вгляделся в лицо мисс Эванс и увидел совсем крошечные темные веснушки на коже такой белизны, что ректор наверняка назвал бы ее небесно-голубой или алебастровой, и так расхохотался, что и она засмеялась, и не только она, но и компания водителей грузовиков, которые ели за соседним столом. Хозяин тоже смеялся, подавая им бифштексы с яйцом. Лоренсо заметил, что на его бифштекс, вернее, на яйцо уселась муха, и перестал смеяться. Теплое пиво, выпитое им, поднялось из желудка и подступило к горлу.

— Можно было бы сказать, что это игра,— сказал он.— Но почему это не может быть правдой?

— Могу напомнить вам еще кое-какие подробности,— добавила, улыбаясь, мисс Эванс.— Я очень отчетливо припоминаю многие вещи. Какая картина висела за стойкой, над зеркалом?

Лоренсо заколебался.

— Не стоит заниматься этими штучками.

— Почему?

Мы верим, что проходим по одним и тем же дорогам, мисс Эванс, что наши пути пересекаются с одними и теми же людьми. Но это иллюзия. Мы просто проходим рядом. Если жизнь — это дорога, как обыкновенно говорят, то эта дорога не прямая линия и не кривая. Это спираль.

— И куда же она ведет?

— В долину мертвых.

Подошел хозяин, спросил, не надо ли еще чего, но Лоренсо попросил счет. И снова они стояли на дороге, глядя на безоблачное небо, и ждали автобус. Мисс Эванс подошла к краю канавы, чтобы сорвать ветку дрока. Лоренсо издали приглядывался к ней; он увидел, как она присела, наклонилась.