Книга перемещений: пост(нон)фикшн - [26]

Чтобы прогуляться по придворцовому парку Лихтенштейнов в месте под названием Леднице, надо прибыть туда накануне, поселиться в пансионе, потом съездить погулять по Микулову, вымокнуть под внезапным ливнем на обратном пути, переменить одежду, выпить пару литров скверного местного белого на троих, после чего, как кур в ощип, попасть в винный подвал в собственном же пансионе, безо всякой надежды на бегство. Дело было так: когда мы вселялись, мальчик на рецепции посоветовал вечером навестить винный склепик, мол, дело хорошее. Бродя чуть позже по Микулову, мы имели в виду оный склепик, берегли силы, печень, хотя, конечно, нарастающее раздражение по поводу красот Южной Моравии вполне могло заменить раздражающий стенки желудка кислый алкоголь. Вообще, можно было бы много чего порассказать про Микулов, к примеру, или про Валтице, где мы десантировались уже после прогулки по придворцовому парку Лихтенштейнов в месте под названием Леднице, про то, что все это одно и то же, желтые стены, кирпичного цвета черепица, дурное провинциальное барокко, пустота вокруг (неудивительно, ведь эти усатые скоты охотились тут несколько столетий, ни звериной души могло не остаться, не говоря уже о человечьих), лениво бродят туристы, немного немцев, думаю, скорее, австрийцев, но в основном местные, впрочем, о них уж точно несколько позже расскажу, сразу видно – Лихтенштейны были здесь инопланетянами, зигги стардастами, понаставили замков, и всё тут, с таким же успехом могли бы возвести чудеса барочной архитектуры в Челябинской области или Бурятии, никакого отношения к округе все это не имеет. Имеем же мы только полное несовпадение того, что под зáмком (поселение), и самого зáмка. «Замок», роман Франца Кафки. Об этом можно много чего сказать, например о некогда богатой еврейской жизни в Микулове, которой больше нет, а знаменитую синагогу под строительными лесами и не углядишь. И еще везде винные бары, погребки, разливухи; вроде бы знаешь всю правду про местное пойло, но тянет прихлебнуть, тянет. Мы стойко боролись с соблазном, выпив только два литра на троих, мы знали, что впереди винный погребок в пансионе. Вообще же, говорил я друзьям, прихлебывая плоское белое уже в Леднице, в ресторане рядом с нашим пансионом, вообще же местное белое вино производится по австрийско-немецким образцам. Главные моравские сорта есть калька с рислинга, грюнер велтлинера, гевюрцтраминера. Есть закосы и под французское: возьмем, к примеру, руландске шеде, которое просто пино гри. Кстати, пьем мы шардонэ. День утекал к концу, и я продолжал энологическую лекцию, разбавляя – уже в желудке – ужасную моравскую кислятину изрядным количеством воды. Постепенно разговор перешел на розовое, но уж о нем я умолчу сейчас, как и о красном тоже. В погребе стало ясно, что просто так не уйти. Историософия прогулок по охотничьим замкам, мол, тут Австро-Венгрия, тут Контрреформация, и все такое высокое сменилось сплошным Хальсом, что ли, или еще каким малым голландцем, где пузатые мужички в окружении пухлых теток курят длиииинные такие трубочки, залихватски сдвинув шляпу набок, перед ними глиняные и оловянные жбаны с пойлом, пустые стены, у ножки стола задрала ножку собачка, сидит дите, размазывает сопли по диатезным щекам. Все так и было здесь – но без трубок, детей, собачек. Хозяин отконвоировал в подземелье и принялся угощать невообразимым чем-то, высасывая через длинную стеклянную трубку с колбой на конце жидкость из огромных амфор, вот это мое шардонэ, вот это моя франковка, вот это мое велтлинское, а вот это мой украинский кум сделал из грузинского винограда. Чтобы остановить пытку, мы кивнули на первое попавшееся и уже через пять минут злобно смотрели на два жбана, в которых пенилось что-то такое, чем побрезговали бы даже хальсовские пияницы. Вокруг расположились туземцы, со жбанами, крепкие мужички, мышцатые тетки в джинсовых hot pants, хозяин травит байки, мол, разве нынче гвоздей купишь нормальных? Вот раньше гвоздь был ого-го! Поехал я тут в «Икею»… Не будем больше об этом и от жанровой живописи перейдем к психограмме, меланхолии и даже хонтологии. Вот чем я себя уговорил приступить к пойлу. Рябина. Мы с Демидом собирали рябину у райкома Приокского района. Вечером. Иногда ночью. Никто рябину не стерег, Демид залезал на дерево и рвал гроздья, я ловил их внизу в большой мешок. После чего мы шли к нему домой, Алена жарила блины, доставался с боем добытый раннеперестроечный «Агдам», начиналась чистка рябины под блинчик/стаканчик. Впрочем, это тоже жанровая живопись. Тогда поговорим о технологии. Очищенная от веток рябина укладывается в огромные стеклянные бутыли, заливается водой, добавляется сахар (немного, конечно, – по бедности и дефициту). Через несколько недель этим пойлом травится вся тусовка. Наиболее дотошные (экономика должна быть экономной) еще и дожевывали бражные ягоды. Зачем все это происходило, непонятно. Понятно, отчего я это вспоминаю сейчас, вспоминал тогда, в винном погребке при пансионе. Во-первых, это был фактически тот же напиток, что и в Горьком 1987 года, как бы он сейчас ни назывался, шардонэ или франковка. Во-вторых, качество его было таково, что назавтра бражный привкус преследовал меня, пока мы прогуливались по придворцовому парку Лихтенштейнов в месте под названием Леднице.