Книга перемещений: пост(нон)фикшн - [25]

Чтобы прогуляться по придворцовому парку Лихтенштейнов в месте под названием Леднице, нужно три часа ехать на машине из Праги. На заднем сиденье, справа, рядом с Соней, смотришь в окошко, пристегнутый, снабженный водой и кое-каким кормом на случай голода. Минуем больницу Крч, институт клинической и экспериментальной медицины, то самое «Отделение материнства», потом «У Зеленых домиков» и пошло-поехало гномье чехоморское царство с его кроличьими Кунратицами и плюшевыми Бенешовыми. Мирные пажити с невысокими холмами, ждущие серпа селянина поля, тихие деревни, желтые стены и кирпичного цвета черепичные крыши, мы подозрительно часто заезжаем в эти селения, следуем через их сонные главные площади (костел, памятник павшим, магистрат, чуть поодаль – полиция, больница, кое-где даже крематорий целится зловещей трубой в безмятежное голубое небо), дорога все сквернее и сквернее, пока друзьям не захотелось наконец покурить, и они останавливаются у отдельно стоящей фермы, рядом несколько отгороженных участков, явно на продажу или даже купленных, заросли странной сельскохозяйственной культуры прямо посреди пустыря, вокруг кустики, которые я решил использовать по назначению, стоило подойти к ним, как слышатся странные звуки: хррр-пррр-хррр, оказывается, за кустами прячется ограда еще одной фермы или просто маленького частного владения пейзан, за проволочным забором мирно хрюкают свиньи, точнее – две свиньи и четыре поросенка, всего шесть штук, четыре серые особи, две розовые; покончив с кустарным делом, зову Соню полюбоваться на ходячие отбивные, ойкакиемиленькие и проч., сентиментальность мясоедов, меж тем выясняется, что навигатор был настроен как-то неправильно и вел нас, сусанин спутниковый, исключительно по проселочным дорогам, избегая хайвеев, типа экономным чехам такая услуга: хотите доехать, не платя за платные трассы, вперед, через все городки и селения, мимо свиней и поросят, авось к ночи доберетесь. Экономика должна быть экономной, как учил нас великий Брежнев. Теперь GPS приведен в не столь жмотский режим, мы ищем и находим шоссе. Там быстро, с ветерком, который все равно не ощутить в эпоху кондишна, но ничего интересного, справа и слева поля, на горизонте, который никогда не бывает виден в этой стране, громоздятся горы, их все больше и больше, авто забирает вверх, мимо нас, сзади, впереди несутся машины, будто гигантскими коронами увенчанные велосипедами. Суббота: честный офисный обыватель отправляется укреплять тело. Горы все выше, вспоминаешь Уэльс, Кередигион и Мерионет, как я ехал в самое уже кельтское захолустье, Маханхлет, Харлех, на маленьком автобусе, местные водилы носятся с чудовищной скоростью по этим узким, в одну машину, дорогам, что серпантином накручены на тамошние горы, вниз лучше не смотреть, наверх тоже, ужас скрадывается тем, что всё, абсолютно всё поросло сочной зеленью, попадаются коттеджи из местного серого камня, окруженные садиками, розы, что-то еще неназываемое, здесь бы жить, писать и умереть, но неумолимый шофер все дает газу, вот мы уже еле разминулись с огромным «рено», а вот наконец сбросили скорость и пристроились за фермерским трактором, который уже точно не обогнуть, остается терпеть. Дело даже не в скорости и страхе низвергнутся в пропасть, а в том, что неосторожно выпитый перед отъездом крепчайший чай просится наружу от всех этих разворотов, не зря же говорят «головокружительная скорость», вот она и кружит голову, и толкает плавающий в дешевом пролетарском «Tetley» сэндвич вверх по пищеводу. Слава Богу, приехали. Выгружаешься, к примеру, в Харлехе, там от остановки до замка минут пять ходьбы, жилья вокруг почти нет, и за поворотом, за живой изгородью вдруг возникает он – серый, страшный, волнующий, безобразный замок, которого, слава Богу, не тронула рука реставратора, строителя, помещика, то есть военная функция фортификационного строения сохранена, так он здесь и стоит, без крыши, с отчасти разрушенной стеной, огромный, именно тот, ради которого стоило тащиться сюда, да и вообще жить. У предмостной башни стоит памятник забыл какому (неохота гуглить) герою «Мабиногион», эдакий постмодернистский националистический модернизм, потом забираешься, тяжко дыша, наверх, на стену, потом на башню – и открывается вид. Чуть не забыл: деревянная лестница ведет к главным воротам, довольно маленьким, которые охраняют две небольшие башенки, потом крошечный двор, потом еще ворота уже между двумя гигантскими башнями, над ними в стене прорублено стрельчатое окно, над ним еще одно, но оно изуродовано временем или людьми, так что невозможно понять, какой формы оно задумано. Так вот, вид. Замок построили в паре миль от берега, на возвышенности, он нависает над низиной, гарнизон мог следить за всем, что происходило со стороны моря, не высадился ли кто, не замыслил ли кто чего, думаю, потом и на предмет контрабанды сия фортификация небесполезна была. Честно говоря, не помню (лень гуглить), удалось ли использовать этот замок, осаждали ли его, штурмовали ли. Учитывая, что заложен он был по приказу Эдуарда I в восьмидесятых годах тринадцатого века, сразу после завоевания Уэльса, а закончен наверняка в начале четырнадцатого (если вообще был закончен), то шансов быть использованным по своему прямому назначению у Харлеха почти не было. Разве что во время восстания Овайна Глендура, но, кажется, в этой части, в подбрюшье Сноудонии, военных действий не было, хотя, впрочем, Маханхлет недалеко, а именно там Глендур созвал свой бунтарский парламент. Впрочем, об этом как-нибудь потом. Сейчас же я стою на башне и смотрю на берег, на море, на линию горизонта, за которой прячется Ирландия, скат холма подо мною покрыт зеленой травой, дальше уже цвет коричневато-песочный, там поселок, две параллельные линии новых уродливых бунгало с белыми стенами и серыми крышами, соединены перпендикулярной линией дороги, что ведет прямо к морю, более дальняя линия домов продолжена целым парком жилых фургонов (или трейлеров? неохота лезть в словарь), непонятно, приехали они сюда на отдых или так живут, хотя какой валлийской осенью отдых у моря? Дальше идет береговая линия, окаймленная видимой даже отсюда белой пеной, направо в побережье врезается залив, а по ту сторону его – горы тонут в сером тумане. Ни души. Не романтическое одиночество, а пустота, идеально созданная природой и человеком, чтобы. Бог его знает, что – чтобы. То есть здесь как бы ничего нет, ни снаружи тебя, ни внутри, так оно было в Европе почти везде, веков восемь назад, и непонятно, зачем нужно было городить всю эту хуйню в последующие века. Ну не в смысле, там, удобства и продолжительности жизни, или кораблей, бороздящих космос, или возможности поиграть в «Angry Birds», а вообще зачем. Впрочем, об этом даже не как-нибудь потом, а никогда. Но это там, в жемчужно-сером Уэльсе, в морском тумане Харлеха, под крики чаек. А здесь хоть и горы, но пажити, к тому же мирные, возделанные, здесь еще не кончился девятнадцатый век, вступив сразу в двадцать первый, уютно, миленько так, тихохонько, мы вновь внизу, равнина, проехали, обогнув, Брно. Стало скучно. Все истории рассказаны, ни почитать, ни поспать. Машина застряла в длинной пробке, дорожная служба честно предупредила: через пару километров ремонт трассы. Над нами нависала кабина огромной фуры с венгерскими номерами, хрестоматийный дальнобойщик, выставив оттатуированную руку, кивал головой, то ли в такт разговора с напарником, то ли музыки. Что же они там слушают, венгерские дальнобойщики? AC/DC? Брюса Спрингстина, не дай Бог? Или у них есть свои тяжелые задушевные медляки и бодрые запилы с забоями? На венгерском? Вообразим себе хэви-группу «Аттила», альбом «Каталаунские поля». Ох, они спели бы. Стало еще скучнее, и я вспомнил, что сто лет не звонил в родной город N. То есть не во весь город разом, конечно, а одному из жителей его, Л.К., с которым в последний раз говорил странным образом – будучи в городе N., а он в тот момент находился в отлучке. По-дурацки вышло: я позвонил ему и поздравил с днем рождения, находясь в километре от его дома, мол, Л.К., ура, а он – черт, я в Ярославле. Дело было на высоком волжском откосе с променадом, что идет от Кремля до трамплина. То есть я не знаю, есть ли там сейчас трамплин (лень гуглить), раньше, лет двенадцать тому, был точно, а сейчас Бог знает. Могли сломать и построить на его месте церковь. Или ресторан. Или торговый молл. Могут все, что угодно. В общем, я не дошел до конца откоса, свернув у Политеха на улицу Минина. На ней все так же хорошо, как и тогда, тенистые деревья, немного машин, смесь сталинок с особняками, хотя, конечно, втиснули несколько новорусских уродцев, но и они прижились, как на Автозаводе кафе «Шашлыки и суши» рядом со старым районным читальным залом в доме номер четыре по проспекту Кирова. В читальный зал я тоже зашел в этот приезд, скромная бедность, жалкие журнальчики на стендах, «Нижегородская правда», тематическая книжная выставка к двухсотлетию Отечественной войны 1812 года. Дрожащими руками я перебрал все выставленные книги, но не нашел ничего из того, что в детские годы таскал – при попустительстве директрисы читалки – домой. Ни роскошного издания Тарле, ни Михайловского-Данилевского, ничего. Списали? Украли? Потеряли? Когда-то там были еще: «История военного искусства» Дельбрюка, «История военного искусства» Разина, «История военного искусства» Строгова, труды Жомини, Клаузевица, Бюлова, Меринга, несколько томов, вышедших к столетнему юбилею 1812 года, и, конечно, изданные в конце тридцатых для красных командиров сочинения Наполеона. Кампания 1795–1796 годов. Египетский поход. Война с третьей антифранцузской коалицией, увенчанная чуть не проигранным Маренго и героической смертью Дезе, который спас первого консула. С четвертой антифранцузской коалицией, увенчанная Аустерлицем. Я выглянул в окно и увидел надпись «Slavkov». Две линии сошлись: потока хаотической памяти и шоссе, что ведет в Леднице. Тормозить поздно, да и никаких заправок не было. Слева и справа лежало оно, поле Аустерлица, мне показалось, что я даже узнавал его, справа роковые Праценские высоты, дальше возвышенности, где Наполеон выжидал, пока русские в предрассветной тьме пытались обойти его, между ними большое поле, где-то здесь он и должен был лежать, князь Андрей. Еще можно было бы рассказать всю правду о знаменитых прудах, где, если верить Наполеону, утонули тысячи русских, но лучше вернуться к Болконскому. Князь, тяжело раненный, лежал и смотрел на небо и думал, что ничего нет. От этого глубоко буддического занятия его отвлек сам Бонапарт, приказавший отправить умирающего в госпиталь. Мне всегда казалось это глубочайшей несправедливостью. Раздражительный мелкий позёр, еще хуже своего двинутого на всю башку папаши, он получил шанс понять все и умереть. И он умер бы счастливым человеком, кто знает, быть может, даже избегнув следующего перерождения. Вместо этого злой французский гений возвращает его к жизни, и понеслось: тут тебе и Наташа, и Анатоль, и вся эта чушь, пока наконец психопату не выпускают кишки на другом поле, Бородинском. Он еще успевает насладиться зрелищем отрезанной Анатолиевой ноги, после чего в страшных муках кончается на руках – вот уж воистину несчастной – Наташи. А ведь этого могло бы и не быть, умри он спокойно вот здесь, между двумя возвышенностями, недалеко от Брюнна, он же Брно. Мы давно уже проскочили безмятежные поля Славкова, а я все думал, как хорошо, что всю жизнь таскаю с собой портативное аустерлицкое небо, чуть что – и вот оно: развернуто перед внутренним взором, будто китайская ширма, высокое, не ясное, с тихо ползущими по нему серыми облаками. Ничего, ничего, ничего нет.