Книга об отце - [25]

Первые дни после смерти матери он много говорил о ней, вспоминал всю ее жизнь, с тех пор, как она осталась молодой вдовой с маленькими детьми на руках. Потом студенческие годы, когда она принимала дружеское участие в жизни детей, ее ссыльные скитания вместе с ними, помощь товарищам детей, любовь, которую они к ней высказывали. После смерти были получены письма от знавших Эвелину Иосифовну, в которых много искреннего сочувствия и теплых воспоминаний. Помню, что эти воспоминания о матери, о лучшем, что связывало ее с детьми, смягчали горе отца.

Болезнь и смерть матери совпали с моментом, который отец так характеризовал в статье, появившейся за границей:

"Огромная страна переживает великий и тяжелый кризис. Голод уже официально признается чуть не {84} хроническим состоянием народа, в глубинах народной жизни начинается глухое и грозное движение" (Суррогаты гласности для высочайшего употребления. - "Освобождение", 1903, № 16, стр. 273.).

Начались еврейские погромы. 6 апреля разразился погром в Кишиневе. Несколько оправившись после смерти матери, отец 9 июня уехал в Кишинев, чтобы на месте ознакомиться с тем, что там происходило.

"Я приехал в Кишинев,- пишет он в очерке "Дом № 13", - спустя два месяца после погрома, но его отголоски были еще свежи и резко отдавались по всей России. В Кишиневе полиция принимала самые строгие меры. Но следы погрома изгладить было трудно: даже на больших улицах виднелось еще много разбитых дверей и окон. На окраинах города этих следов было еще больше...

Настроение было напряженное, тяжелое [...] Жизнь города как бы притихла. Постройки приостановились: евреи охвачены страхом и неуверенностью в завтрашнем дне" (Короленко В. Г Дом № 13. В кн.: К о р о л е н к о В. Г. Собрание сочинений. В 10 т. Т. 9 М., Гослитиздат, 1955, стр. 406-407).).

Неизданная глава из очерка "Дом № 13".

"Думаю, что бессарабский антисемитизм так же стар, как и все другие. Но он дремал до поры до времени, пока не последовало быстрое и грозное пробуждение.

Отчего? Без сомнения, от многих причин. Но среди этих сложных нитей есть одна, которая присутствует во всякой драме еврейских погромов, но в кишиневском погроме выступает так определенно и резко, что ее нельзя пройти молчанием.

Это - кровавый, мрачный, изуверский призрак ритуального убийства, который шел впереди погрома, кидая на него свою мрачную тень. {85} 9 февраля в городе Дубоссарах Бессарабской гу[бернии], расположенном в 100 верстах от Кишинева, был убит христианский мальчик. Теперь уже известно с полной несомненностью, что он убит "христианами" и что это убийство ничем особенным не отличается от многих других происшествий этого рода, кроме одного обстоятельства: оно произошло в еврейском городе, и, по всем вероятностям, сами же убийцы первые пустили слух о том, что мальчик убит "жидами".

Такие слухи являются нередко в темной массе, и дело культурных классов и суда вносить каждый раз спокойное расследование и беспристрастное освещение. На этот раз случилось обратное.

...Печать - большая сила и на добро и на зло. И тем не менее, страшно было совсем не то, что газета г[осподи]на Крушевана имела возможность высказывать печатно и отстаивать самые изуверские мнения темной толпы. Страшно было другое: г[осподи]ну Крушевану в Бессарабии была предоставлена монополия печатного слова, и антисемитизм не встречал на месте равного и близкого отпора.

...И вот случай убийства мальчика Рыбаленко в гор[оде] Дубоссарах и темные слухи, выгодные для убийц, пущенные в темную толпу,-поступают в распоряжение "местной прессы", монопольно пустившей уже глубокие корни и поддерживаемой антисемитическими органами столиц.

И темный слух, сплетня, суеверная басня, передаваемая еще немногими в Дубоссарах, - принимает определенные формы, разносится при посредстве печатного станка и встает над целым уже краем зловещим призраком, кровавым и мрачным...

Первые известия появились в газетах "Бессарабец", в "Новом времени" и "Свете". Все, что писалось в "Бессарабце", подхватывалось столичной {86} антисемитической прессой и возвращалось в Кишинев с сочувственными комментариями и прибавлениями.

...Картина была нарисована во всей своей зловещей полноте, и хотя каждая заметка рисовала другие признаки и все они противоречили друг другу в определенных деталях, но все единодушно приковывали воображение к идее каннибальского человеческого жертвоприношения. В умах потрясенной и встревоженной массы все противоречивые детали сливались в одну потрясающую картину. Это был образ несчастного христианского ребенка, которого силой схватили исступленные евреи, живому зашили рот, нос и уши (?!), распяли его в темном подполье и источали из него кровь по каплям, чтобы затем принимать ее в своих опресноках...

И это - день за днем, номер за номером повторялось в течение целых недель... И это одно царило над воображением целого края, так как "единственная газета" приводила лишь те отзывы столичной прессы, которые повторяли ее собственные мрачные измышления.

После всего этого в № 72 "Бессарабца" появилось следующее интересное признание: