Книга о странных вещах - [46]

«Мочили» его не в сортире, как призывал наш президент, но тоже солидно — сразу из двух автоматов АКМ. Один малого калибра, второй — 7.62. Видимо, затеялись наверняка.

И вот лежат Захар и его телохранитель на асфальте около подъезда дома, где авторитет жил, сражены злодейскими пулями, а в глазах удивление — как же так, это нам положено стрелять, а не в нас!

В одном несколько пуль сидит, другого граммов на сорок пять утяжелили.

На такие убийства всегда высокое начальство приезжает. Все-таки, к сожалению, не каждый день у нас авторитетов из автоматов мочат. Мне-то по должности положено, но многие заглянули из чистого любопытства или, скажем, удовлетворение получить. Не думаю, чтобы кто-то из руководства над Захаром тайком слезу ронял. По своему положению он был ближе к отморозкам, поэтому и врагов имел больше, чем авторитету положено.

Обошел я оба трупа, отметил не особо умелую работу киллеров, потом покачал головой и говорю:

— Какое жестокое самоубийство!

Кто анекдоты помнит, тот знает, в чем тут смысл. Остальные догадаются запросто — по тексту.

Я ведь от души, я же не знал, что самое высокое начальство приехало! Поэтому я даже вздрогнул, когда услышал хохот за спиной.

Смеялись областной прокурор с нашим генералом.

В морге

Начальнику убойного отдела сам бог велел в морге бывать.

Нормальное помещение — светлое, чистое. Люди приветливые работают. Со многими у меня сразу хорошие отношения сложились. Запах — да. Тут уж ничего не попишешь. Запах есть, куда от него денешься, особенно в летнее время. Первое время меня удивляло, что трупы в подвале навалены чуть ли не кучей. Все-таки люди, хоть и бывшие. А потом я вдруг сообразил, что это для меня они еще люди, а для патологоанатомов и санитаров это всего лишь материал для исследования. Им ведь обязательно надо заключение дать, отчего человек помер.

Как я говорил, народ в морге приветливый. И водка у них всегда есть. Постепенно я даже привык к их привычке во время рабочего дня соточку, а то и три пропустить. Когда возможность позволяла, я и сам в этом участие принимал. Вот только закусывать долго не мог.

Мнительный, наверное, был.

Вскрывали на втором этаже. Туда я ходил только по необходимости. К трупам я быстро привык, сложнее было привыкнуть к напластанному человеческому мясу.

Условности бытия, наверное, мешали.

Но что это я о грустном?

Приехал я однажды по делу. Встретил меня мой знакомый трупорез Сережа Фурманов. Глаза у него хитрые, улыбка до ушей.

— Пойдем, — говорит, — я тебе чудо покажу.

Пошел, конечно. Интересно ведь!

Спустились в подвал.

В камере на столе лежит голенький покойник. Ну, голова, конечно, кирпичом пробита, так это еще не чудо. Это наша действительность. Пожал я плечами, на Фурманова смотрю. Он опять глазами на покойника показывает. Ладно, пригляделся я внимательнее. Все бы хорошо, только что-то в покойнике не так. Пригляделся я — мать честная! — у покойника-то… стоит! Стоит, дорогие господа и товарищи! И главное, есть чему стоять. Выдающееся достоинство, в баню хоть каждый день ходи, а такое раз в столетие увидишь.

— Третий день стоит, — с гордостью сказал Фурманов, словно это с ним самим такое чудо приключилось. — Тут все наши женщины вздыхают, какого мужика загубили!

Да, вот так и бывает. Живешь, живешь, а никто тебя при жизни не замечает, женщины стороной обходят, и только когда тебе врежут кирпичом по башке, тут и выясняется, что был ты уникальной личностью, и эта уникальность даже после смерти проявляется.

Хотя чего удивительного? Все выдающиеся личности чаще всего признавались таковыми после своей смерти. А этот покойник признания ждать не стал, он взял и самостоятельно возвысился повыше Александрийского столпа.

Был бы жив Барков, обязательно посвятил бы мужику если не поэму, так вдохновенную оду.

Сердце там, где смерть

Однажды поступил вызов в Краснооктябрьский район. Мать убила своих детей.

Так оно и было.

Она утопила их в ванной, потом перенесла в комнату, уложила на диван и накрыла одеялом.

— Мне голос был, — объяснила она.

Я еще раз посмотрел на детей. Они казались спящими. Милиции здесь делать было нечего, здесь требовался психиатр.

В прихожей я увидел маленькие красные ботиночки с облупившимися носами и сандалии восьмилетнего мальчишки. Еще утром они были нужны.

Во дворе я сел на скамейку и долго курил. В этот вечер я узнал, где у человека находится сердце и как невыносимо тоскливо, когда оно начинает болеть.

Явка с повинной

Оперуполномоченный убойного отдела Гена Власов оформлял задержанному явку с повинной.

Убивец признался сам, совесть его, подлеца, замучила. Убийство было чисто конкретным — бытовым, когда обычно даже не могут сказать, за что именно человека жизни лишили. Выпили, слово за слово, кто за кирпич, кто за ножик ухватился, а потом милиции достался хладный труп и куча возникших в связи с этим вопросов.

И вот в порядке разрешения этих вопросов оформлялась явка с повинной. У убивца при этом шанс на снисхождение суда появлялся, у оперов сваливалась гора с плеч, а главное — общественность успокаивалась: не волнуйтесь, граждане, не нервничайте, преступление раскрыто, преступник в камере, жить стало легче, жить стало спокойнее, дышите глубже, воздух стал чище.