Книга о Боге - [5]

— Ведь правда же, эти слова что-то вроде символического стиха, выражающего самую суть вашей литературы? Когда я на них наткнулся, то невольно застонал — с такой ясностью мне вдруг это открылось. И в связи с этим у меня есть к вам просьба: не можете ли вы как-нибудь рассказать нам о Боге?

— Хорошо. Хотя вообще-то я решил для себя, что на собраниях вашего Общества никогда не стану касаться ни политики, ни религии… Но коль скоро многие из вас связаны с политикой и к тому же исповедуют разные религии… Это, конечно, не так-то просто, особенно если учесть, что сам я не являюсь приверженцем никакого вероучения, хотя и не отрицаю существования Бога. Но если вы хотите, я готов как-нибудь побеседовать с вами об этом, только не о Боге с точки зрения религии, а о своем Боге.

— Очень просим вас. Тем более что это поможет нам проникнуть в сокровенные глубины вашего творчества.

Должен сказать, что я вернулся к литературному труду после трехлетнего перерыва и, дописав до этого места, невольно остановился.

Последние три года я чувствовал себя из рук вон плохо: после того как моя жена скончалась от рака, моя прежде вполне упорядоченная жизнь рухнула, я никак не мог оправиться от удара, к тому же испытывал чисто бытовые затруднения, в результате у меня разыгрался радикулит, я с трудом двигался и прервал работу над очередной книгой, несмотря на то что написал уже около двухсот страниц. Телесная слабость влечет за собой душевную, я совершенно пал духом, невольно вспомнил о том, сколько мне лет, остро ощутил близость смерти и стал неожиданно для самого себя думать только о том, как бы поскорее соединиться с женой и обрести покой. Разумеется, я обращался к врачам, прибегал по советам друзей к иглоукалыванию и прижиганиям моксой, но ничто не могло вдохнуть новые силы в мою дряхлую плоть. Тогда я понял, что пора готовиться к смерти. Я всегда жил одним днем и готовить мне особенно было нечего, но все же необходимо было привести в порядок все написанное за пятьдесят лет жизни: отобрать те произведения, которые я хотел бы оставить после себя, а все остальное уничтожить.

Я никогда не перечитывал своих произведений после того, как они выходили в свет, мне казалось, что они уже не принадлежат мне. Когда у меня оказывалось свободное время, я предпочитал тратить его на какое-нибудь другое чтение. Поэтому я даже не помнил точно, сколько мною было написано. Вот уже трижды выходили сборники моих избранных произведений, однако во всех случаях их составлением занималось издательство, а я и не думал ничего читать. Но тут мне пришло в голову, что если какое-нибудь издательство захочет выпустить полное посмертное собрание моих сочинений, то неплохо было бы самому заняться его составлением. Ведь речь идет о том, что останется жить после моей смерти.

Придя к такому решению, я начал с перечитывания рассказов. Некоторые из них вошли в состав разных сборников, другие были напечатаны в журналах, из которых я их и вырезал. Прослышав о том, что я читаю свои старые произведения, мои особенно ретивые читатели прислали мне множество журналов, которые выходили на грубой дешевой бумаге в годы послевоенной разрухи, в них часто публиковались мои рассказы. Всего у меня собралось что-то около трехсот выпусков. Когда я стал читать их по прошествии стольких лет, сразу сделалось ясно, какие хороши, а какие — нет, мне казалось, я читаю написанное кем-то другим. Слабые я только помечал как подлежащие уничтожению, в те же, которые предполагал оставить, вносил исправления и дополнения, испытывая от этой работы радость, совершенно не похожую на ту, которую испытывал в момент их написания. Иногда я натыкался на произведения, о существовании которых успел совершенно позабыть. Иногда мучительно напрягал память, пытаясь вспомнить когда, по какому поводу это было написано.

Среди прочитанных мною рассказов я обнаружил несколько настоящих шедевров, как бы даже и не мною написанных. Я не помнил, как их писал, к тому же они были слишком хороши, мне такое не под силу. Когда я обнаруживал такой рассказ, то читал его не отрываясь, с начала до конца, а потом перечитывал еще несколько раз, думая: «Вот уж воистину, это не мое творение, не иначе как Бог водил моей рукой», — и не мог ничего ни исправить, ни дополнить. Более того, я просто локти себе кусал, досадуя, что не вспомнил об этом рассказе, когда ко мне обращалось парижское издательство с просьбой дать какие-нибудь рассказы для публикации на французском.

Эта работа была тяжелым бременем для дряхлого, больного старика, я затратил на нее много времени и сил, но она омолодила мое сердце и отдалила душу от смерти. Покончив с рассказами, я сразу же взялся за романы…

К сожалению, перечитывание романов обошлось без неожиданных открытий и приятных сюрпризов. Довольно было прочитать четвертую часть романа, чтобы понять, хорош он или плох. Те романы, которые я предполагал включить в полное собрание сочинений, я перечел еще раз особенно внимательно, но вносить туда какие-либо поправки или дополнения было трудновато, поэтому я лишь чуть-чуть откорректировал некоторые термины. Однако их чтение натолкнуло меня на самые разные размышления, пробудив живые воспоминания о том времени, когда они были написаны, о том, что послужило толчком к их написанию. И вот однажды летом, через четыре года после того, как я начал эту работу, — это было лето 1985 года, — я, как обычно, решил уехать из Токио на свою дачу в Каруидзаве, а поскольку ко времени отъезда успел прочесть двенадцать томов эпопеи «Человеческая судьба», то остальные два взял с собой.