Книга о Боге - [231]

Тем не менее, проведя в мучительных раздумьях два-три дня, я все-таки решил поступить по-своему.

Моим жизненным кредо всегда было «Жить — значит писать». Я должен писать до конца, и ради этого мне следует жить в реальном мире, невзирая ни на какую пыль. Это первое.

В этом году подошел срок Богу-Родителю спуститься на Землю и самому заняться Спасением Мира — этот срок был определен еще во времена сотворения человечества, — и Бог уже с прошлого года в сопровождении Родительницы шествует по миру, осуществляя Великую Уборку. Он задумал спасти человечество и все живое от полного уничтожения, а Землю — от опасности стать мертвой планетой. Он хочет, чтобы людям, возлюбленным чадам Его, открылись Его желания и они зажили бы счастливо. Для того чтобы помочь Богу-Родителю и госпоже Родительнице в деле Спасения Мира, на Земле должны появиться Иисус и Будда. И поскольку мне говорят: «Пиши, чтобы помочь Богу», — я не могу отстраниться от мира единственно из страха перед пылью, которая может укоротить мой жизненный срок. Это второе.

Что касается пыли, то нет никакого смысла ее бояться — ведь сколько бы ее ни скапливалось, она не причинит вреда, если не будешь лениться ее счищать. Если же они полагают, что я не смогу очищать себя от пыли потому, что слишком стар, то мне ведь и так недолго осталось, я стою у самого порога смерти. И теперь, когда я узнал об Истинном мире и о Мире явлений, я готов умереть в любую минуту, более того, зная, что мир смерти — это земля вечного блаженства, где люди покоятся, приникнув к лону Бога-Родителя, я буду только рад побыстрее оказаться в Истинном мире и уже оттуда участвовать в Спасении Мира. Это третье.

Поэтому я принял решение: сообщу о своем намерении богоданному духу (совести), в душе моей пребывающему, и откровенно расскажу обо всем госпоже Родительнице, когда она появится у меня в следующий раз, при этом попрошу у нее прощения за то, что собираюсь поступить вопреки ее воле.

Как только я принял это решение, со мной стали происходить странные вещи.

Ежедневно в час ночи меня будила госпожа Родительница, и я, не вставая с постели, до половины пятого беседовал с ней. Еще семнадцатого числа, уходя от меня, она сказала: «В горах скоро станет холодно, но ты не волнуйся, я стану ложиться рядом с тобой, чтобы ты не простудился». И она действительно проводила со мной каждую ночь, поднявшись же, расталкивала меня, говорила со мной, заставляла отвечать на вопросы. Часов в пять она удалялась, а я дремал до семи часов, затем вставал. Ложился я каждый день в одиннадцать, так что по-настоящему крепко спал не более двух часов, и вставать в семь мне было очень тяжело. В результате днем я все время клевал носом.

Поднимаясь с постели утром двадцать третьего числа, я вдруг подумал: «А о чем, собственно, мы сегодня говорили?» Вроде бы о чем-то ожесточенно спорили, но о чем именно, не помню. Беседа, которую мы вели за день до этого, двадцать второго числа, тоже произвела на меня глубокое впечатление, но содержание ее помнится очень смутно. Поскольку записывать на магнитофон эти ночные беседы невозможно, надо бы днем восстанавливать их в памяти и хотя бы вкратце записывать главное. Интересно, зачем она каждую ночь будит меня, говорит со мной целых три часа, да еще принуждает к диалогу? Что, это такой способ обучения?.. Мне очень захотелось встретиться с Каваиси и обсудить с ним свои сомнения.

Но Каваиси этим летом не приехал на дачу родителей своей невестки: в конце июля его сын с семьей уехал в Америку, фирма командировала его на три года в Нью-Йорк, где он должен был служить в банке и одновременно стажироваться по проблемам международного финансирования.

Однако часов в десять к нам неожиданно пожаловала госпожа Родительница.

Я удивился и обрадовался. Несомненно, она пришла потому, что проведала о моем решении. Я собирался рассказать ей обо всем и был готов к любым упрекам. Поэтому, когда ее неизменный спутник юноша Ито зашел в мой кабинет поздороваться, я тут же, хотя мы никогда не вели с ним задушевных разговоров, выложил ему все, о чем хотел говорить с Каваиси — и о своем принятом в результате мучительных раздумий решении, и о том, как я намереваюсь его осуществить.

И в то же мгновение раздался голос госпожи Родительницы.

— Что ж, побеседуем, — сказала она, облачилась в алое кимоно и, сев на алое сиденье в моем кабинете, сразу же заговорила: — Находясь внутри сего отрока, я услышала твой голос и возрадовалась — ну наконец-то он решился…

Какие там упреки — она не только не стала меня бранить, а, наоборот, по меньшей мере в течение часа говорила мне о том, как порадовало ее мое решение, пыталась укрепить мой дух, передавала указания Бога-Родителя. Не помня себя от радости, я даже толком не слышал, что она говорила.

Только потом, несколько раз прослушав запись этой беседы, я все понял, но здесь приведу лишь некоторые положения.

— В современных религиях, если разобраться, нет ничего, кроме догм и канонов, им они прикрываются, оправдывая свое бездействие, существуют лишь красивые обряды, к участию в которых привлекается множество людей, и это достойно сожаления. Но многие религиозным трактатам предпочитают книги, в которых человек свидетельствует о прожитой им самим жизни, повествует о своих сомнениях и страданиях. Бог и так и эдак старался объяснить тебе, что ты должен превыше всего ценить свои реальные деяния, и ты наконец прозрел…