Книга непокоя - [158]

не знаю почему, но именно эту фразу навевает мне тот звук. Может быть, потому, что этот звук более присущ спуску, хоть сейчас они и поднимаются. Все объяснилось». О каких дверях идет речь? О ставнях окон? О жалюзи, закрывающих окна? И почему они, против всякой логики, «опускаются вверх»? (Мы уже прочли примечания Пессоа, сделанные карандашом: «Может быть, потому, что этот звук более присущ спуску».) И почему эти двери или окна – волнистые? Фразы «Книги непокоя» пытаются приблизить к нам, передать многообразные сложные ощущения автора ритмической музыкальной прозой, порою превращающейся в поэзию. В «Книге непокоя» Пессоа, сравнивая поэзию и прозу, отдает последней предпочтение. В ней пишущий чувствует себя свободнее, он может вводить в нее музыкальные ритмы, и это не стесняет его размышлений. Он может включать в нее ритмы поэтические и все же оставаться вне этих ритмов. Случайный поэтический ритм, включаясь в прозу, не стесняет ее, тогда как случайный прозаический ритм, включенный в стихотворение, заставляет его спотыкаться. Проза, по словам Пессоа, вмещает в себя все искусство, отчасти потому, что в слове заключается весь мир, отчасти потому, что в свободном слове заключается вся возможность о нем (о мире) и говорить, и думать.

Пессоа утверждает, что грамматика – это инструмент, а не закон. Это первый принцип, лежащий в основе его стиля. Второй принцип: говорить о том, что чувствуется именно так, как это чувствуется. Поэтому, если этого требует чувство языка, Пессоа нарушает законы грамматики.

Составитель последнего издания «Книги непокоя» – Жерониму Пизарру считает, что следует отказаться от субъективных попыток скомпоновать книгу из таких разнородных фрагментов, поскольку сам автор не успел (или не захотел?) адаптировать их в соответствии с однородной психологией и стилем, а главное, не успел (или не захотел?) продумать порядок их расположения в книге. Книга – Протей, с постоянно изменяющейся формой, вернее, не книга, а множество различных книг, по мнению Пизарру, заслуживают того, чтобы на основе этих текстов был создан архив, представляющий собою дискретное множество, который можно было бы озаглавить (цитатой из одного фрагмента): «Ни одна проблема не имеет решения». Пизарру настаивает на том, что фрагменты книги не должны быть предметом решения проблемы их адаптации при составлении единой книги, это не проблема, но реальность, которую надо принимать как данную. Это мы должны адаптироваться к явлению Фернандо Пессоа – многообразию и его личности, и его литературного наследия – так же, как должны признать, что отсутствие единого и достаточно определенного издания «Книги непокоя», непохожесть каждого издания на другие (что касается и разных изданий одного и того же составителя) – это не негативное, а, напротив, позитивное свойство этих текстов, доказывающее их жизнеспособность, способность к развитию. Пессоа каждый день предстает все более разнообразным в результате исследований и интерпретаций его текстов.

Пизарру, вслед за исследовательницами Марией де Глориа Падран, Лейлой Перроне Мойзеш, Эдуарду Лоуренсу и другими, утверждает, что тексты «Книги непокоя» представляют собой развивающийся синтез всего литературного наследия Пессоа, некий «микрокосм множественности» этого текстуального универсума. По их словам, на страницах «Книги непокоя» звучат голоса, которые нельзя спутать с другими: голоса Алвару де Кампуша (многие описания из «Табачной лавки») с его девизом «чувствовать все всеми возможными способами» («Passagem das Horas»), Алберту Каэйру с его антиметафизической улыбкой и Рикарду Рейша с его гордым и печальным эпикуреизмом.

Свое выступление на Международном конгрессе, посвященном Фернандо Пессоа, Эдуарду Лоуренсу озаглавливает: «“Книга непокоя” – текст – самоубийство?» Почему? Мы помним, что Пессоа – мастер мистификаций, для него все – маска, маска, за которой внимательный читатель видит настоящее. Одно из самых известных стихотворений Пессоа – ортонима – об этом:

Поэт – притворщик по роли,

Легко ему сделать вид,

Придумать саднящей боли

Подделку, что не болит.

Но боли его минуя, —

Читатель стихов – изволь —

Почует сполна иную

Свою, небывшую боль.

Игрой занимая разум,

Кружа все тем же путем,

Так носится, раз за разом,

Поезд, что сердцем зовем.

(«Автопсихография», перевод И. Фещенко-Скворцовой)

И вот в «Книге непокоя», сплавляя в ее текстах голоса своих других «я», Пессоа как бы создает другую версию самого себя. Эта версия создана в прозе, которая, по словам самого Пессоа, в меньшей степени – обман, чем поэзия. «В прозе сложнее быть другим», – писал Пессоа. Маски падают, и, как сказал Эдуарду Лоуренсу, мы слышим «голос, какой ближе к безмолвию, к непрозрачности, к неска́занному и несказа́нному в существовании, которое мы воображали поэтом Фернандо Пессоа». Пессоа как бы отрицает самую свою суть – вот почему Лоуренсу и задал этот вопрос: не является ли эта книга самоубийством Пессоа? Так это или нет, но перед нами нечто, более всего напоминающее дневник-исповедь, а такие вещи не бывают лживы…

Итак, в «Книге непокоя» Пессоа, сплавляя идеи и голоса всех своих гетеронимов, создает еще одного полугетеронима самому себе, имя которому – Фернандо Пессоа. «Книга непокоя» заключает в себе сундуки с имуществом Пессоа, ведь рукописи, собранные в этих сундуках, – части одного невозможного лабиринта. По словам Пизарру, проза Пессоа может читаться как реализация непокоя, как материализация того, что нас никак не может умиротворить, как понимание того, что ни подготовка какого-либо нового издания этой книги, ни сборника эссе о «Книге непокоя» не смогут принести читателю покоя, только больше непокоя, тревоги и неудовлетворенности, – разве не этого хотел бы сам автор?