Книга не о любви - [7]

Вечером она отвела меня в сторону. «Скажи своему Акселю, чтобы он прекратил. Это же невозможно. Когда я его вижу, я каждый раз боюсь, что он на меня нападет. Я даже стараюсь не поворачиваться к нему спиной».

Но как только об этом осторожно заговаривали с Акселем, результатом оказывалось молчаливое увеличение размера глаз и новое нападение. Он начал вешаться мне на шею не меньше пяти раз в день. Он приходил все раньше и раньше, но его появление радовало меня все меньше.

Однажды, едва мы сели обедать, Аксель позвонил в дверь. Все тут же с укором посмотрели на меня, и папа, возвращавшийся с работы около половины второго и поэтому тоже сидевший за столом, сказал: «Господи! Опять этот Тарелкоглазый. Снова тут как тут!» — «А давайте просто не откроем», — предложила мама, раскладывая по тарелкам отбивные. Мужу и свекрови по целой, а детям по половинке. Сама она ела только овощи и картошку. Она говорила, что равнодушна к мясу. Снова раздался звонок. «Придурочный опять здесь», — прошипела бабушка, которая обычно, стоило появиться Акселю, скрывалась у себя на чердаке, хотя на нее он никогда не нападал. «Ему что, обязательно являться сюда каждый день?» — спросила сестра. И только маленький братишка заверещал: «Тарелкоглазый! Тарелкоглазый!» — и рассыпал консервированный горошек по столу. «Тсс, — сказала мама, поворачиваясь к отцу, — не надо все время называть его Тарелкоглазым. Дети, они ведь как попугаи».

Бабушка вытащила из передника мокрую тряпку и смела горошины. Тряпка была какой-то коричнево-серой. Не нужно было иметь чуткий нос, чтобы почувствовать, как отвратительно от нее воняло. Сестра называла ее «инфекционкой». Чего бы ни касалась инфекционка, все начинало пахнуть так же противно. Бабушка тщательно собрала горошины в тряпку и засунула в карман своего оранжево-зеленого передника. Аксель трезвонил не переставая. Сестра попыталась заменить свою половину котлеты на мою, потому что мне достался кусок с косточкой, но я вовремя заметила и отодвинула тарелку. На стол свалилась еще одна порция гороха. «Что за свинство вы устроили! В следующий раз будете есть в туалете!» — закричала мама в сторону дверной ручки. Она постоянно этим грозила, но никогда не приводила угрозу в исполнение. Мысль обедать в одиночестве, расположившись на горшке, показалась мне заманчивой. Бабушка снова выудила инфекционку и собрала горох, чтобы сгноить его в недрах своего передника. Звон прекратился, мама облегченно заулыбалась, а мы целую минуту прислушивались к тишине. Я охватила ногами ножки стула, и мы начали есть. Папа, который со своего места видел сад, внезапно подавился. Кашляя, он тыркал вилкой в окно. Там стоял Аксель Фолльауф, он прижался лицом к стеклу и смотрел своими глазищами размером с мельничные колеса. Я быстренько отвернулась и сделала вид, что разглядываю порцию консервированных овощей у себя на тарелке. «Впусти его, а то он измажет все окно», — вздохнула мама. Сестра ударила меня по руке и зашипела: «Давай, оторвись от стула! К тебе рвется Тарелкоглазый». «Тарелкоглазый! Тарелкоглазый!» — заверещал братишка.

Через много лет мой психотерапевт рассказывал мне про педагогический трюк, якобы используемый эскимосами для того, чтобы отучить детей подходить к опасному для жизни краю льда. Как только ребенок начинает что-то соображать, собирается вся деревня. Отец или мать говорит: «Иди вперед, туда, где начинается море». Ребенок, польщенный всеобщим вниманием, на глазах у всех направляется к полынье. Но едва он доходит до опасного места, эскимосы начинают смеяться. Ребенок останавливается, удивленно оборачивается, колеблется, не зная, улыбаться или нет. А потом ему становится ясно, что люди хохочут из-за его глупости. Он стоит у твердого края и плачет, эскимосы же не прекращают смех до тех пор, пока он не отходит на безопасное расстояние. Мой терапевт утверждал, что сгорающий от стыда малыш-эскимос никогда в жизни по собственной воле не подойдет к краю льда, потому что такой способ воспитания намного эффективнее, чем любой строгий запрет. Не знаю, насколько это правда. Может быть, это придумали те, кто считает, что другие народы намного лучше справляются со своими проблемами. Не исключено, что эскимосы играют в бинго, когда их дети пачками проваливаются в Северный Ледовитый океан. Но что касается метода, то я не сомневаюсь в его общей целесообразности.

Когда на следующий день Аксель бросился мне на шею, вцепился и, как всегда, чуть не задушил, я поняла, что всё, хватит. Рядом стояли брат с сестрой и смотрели. Я тут же начала драться, ударила его в живот, пнула по ноге и наконец повалила на землю.

«Катись отсюда! — заорала я. — Катись! Ненавижу! Не приходи больше!»

Я высказала то, что думала. Аксель позеленел. Может быть, я очень сильно ударила его в живот. Он замигал, глаза вдруг оказались совсем не так широко распахнутыми, они смотрелись крошечными в окружении влажных, мягких век альбиноса. А потом он заревел. У него потекли сопли, он растирал их рукавом по лицу, потом выпрямился, оттолкнул меня и вылетел из детской в прихожую, не сделав ни малейшей попытки вцепиться хоть в кого-нибудь. Его рев перешел в визг и вой, он схватил с вешалки свою коричневую куртку и влез в ботинки. Из кухни вышла мама, она спросила, что произошло. Аксель распахнул дверь и убежал, не завязав шнурки и не вставив руки в рукава. Он все еще вопил и скулил. Сестра, брат и я смотрели ему вслед.