Книга не о любви - [6]

Аксель навещал меня каждый день. Он уговорил мою маму притащить из гостиной в детскую музыкальный ящик и отдать нам альбом с пластинками. Прямоугольный деревянный ящик на тонких растопыренных ножках и назывался музыкальным. Круглый динамик скрывался за плетеной соломкой, но его можно было нащупать. Шкала с частотами сияла зеленым цветом. В фотоальбоме моих родителей есть снимок, на котором папа с маленьким сомбреро на затылке сидит перед этим самым ящиком и держит кончиками пальцев пластинку. Он смеется в объектив, и его волосы — здесь еще довольно густые — блестят от березовой воды. Мама стоит чуть сзади, наискосок от отца, взметнув руки, как будто больше всего ей хочется пуститься в пляс. На ней брюки «капри» и свитер с воротником «хомут». Она кажется невероятно красивой, что и заметил незнакомый молодой человек, обнимающий ее за плечи. Шикарная вечеринка, все расслабились и дурачатся, — кажется, что всем по-настоящему весело. Эта фотография сделана в то время, когда родители уже поженились, но еще не успели обзавестись потомством.

Аксель вытащил из конверта шесть пластинок, положил их одну на другую на держатель, а сверху установил зажим. Ящик был устроен таким образом, что пластинка падала вниз и начинала играть; когда она заканчивалась, следующая падала прямо на нее, так что все пластинки можно было слушать без перерыва. Потом мы спорили, какая из них нравится нам больше. И слушали ее еще раз. В первый раз победила «Pigalle» Билла Рамси, во второй — «Banjo Воу» датских мальчиков Яна и Килда, потом «Cafe Oriental» в исполнении того же Билла Рамси. Билл Рамси вообще был вне конкуренции. Иногда мои брат и сестра тоже принимали участие в параде шлягеров. Мама сказала, что они могут спокойно заражаться от меня, чтобы «в один присест» покончить с корью. Но мне хотелось, чтобы мы с Акселем сами определяли победителей. Вкусы у нас почти всегда совпадали.

Как только я выздоровела, мы снова начали после обеда приходить под рододендрон. Иногда папа брал нас и брата с сестрой к расположенному неподалеку пруду. Каждый раз он напоминал, что в «незнакомый водоем» прыгать нельзя, особенно головой вперед.

«Сначала проверьте глубину, а уж потом скачите, — говорил он. — Больница в Боберге забита прыгунами на мелководье. Сплошные поперечные миелиты».

Дело происходило в то лето, когда американцы высадились на Луне, и я помню, как вся наша семья сидела в гостиной с задвинутыми занавесками, хотя на улице было солнце. Обычно мы с сестрой и братом безуспешно сражались за возможность смотреть телевизор в солнечные дни. Папа смотрел репортаж уже второй раз. Изображение было нечетким. Иногда шли полосы. Все было так же, как при папиных попытках поймать программу ГДР. Бесконечно долго космонавт в белом скафандре спускался по трапу вниз. Потом картинка замерла, и голос за кадром начал давать пояснения; следом пошли титры, в которых я ничего не поняла. Особого впечатления событие на меня не произвело. Мне исполнилось всего семь лет, и в моей жизни большинство вещей были новыми, даже пластинки родителей, сохранившиеся с пятидесятых годов. В школе я только что узнала, что есть Бог, который отвечает за всё. Дома об этом никто не говорил. Существование Бога я воспринимала с таким же равнодушием, как наличие самолетов, телефона и водопровода с горячей водой. Думаю, что семь лет — это тот возраст, когда человек просто не в состоянии адекватно реагировать на новое. А вот что на самом деле привлекло мое внимание, так это рассказ учительницы о том, что у животных нет души. Животных я любила. Это были маленькие друзья, которых приносил в студию профессор Гржимек. Веселые обезьянки или худые гепарды, ни за что не соглашавшиеся вести себя тихо, — из-за них мне разрешали не ложиться спать в восемь часов. Объяснения тому, что у них не должно быть души, просто не находилось. Космическими полетами я заинтересовалась только после того, как на бензоколонках «Шелл» появились коллекционные монеты, которые можно было вставлять в дырки на картонке. Она изображала ракету-носитель, доставившую «Аполлон-11» на лунную орбиту. Сверху было написано: «Завоевание небес». Каждый раз, когда папа заправлялся, я получала пакетик с монеткой. Вообще-то эти монетки он приносил моему брату, но тот продавал их мне по десять пфеннигов за штуку, а я их собирала. Это была моя первая серьезная коллекция, в том смысле, что она была почти полной. Собирая резиновых зверьков, я следила в основном за тем, чтобы их было как можно больше, причем желательно наиболее опасных или необычных. А что касается монет, то не хватало всего двух: «Аполлон-8» и «Дж. Элькок». А вот «Чарлзов Линдбергов» скопилось целых три. Покупать у брата монеты мне приходилось втемную. Конечно, пакетики он открывал заранее, но при этом следил, чтобы я не могла оценить содержимое, пока не заплатила. Двух недостающих монеток так и не появилось. Серия закончилась, а с Акселем, который в знак своей верности мне тоже начал собирать коллекцию от «Шелл», меняться я не могла, потому что мы поссорились.

_____

В один прекрасный день нам пришлось прекратить купание из-за наступивших холодов, а звериный госпиталь закрылся по причине отсутствия пациентов, поэтому мы с Акселем сидели дома. Удивительно, но мы играли в основном у меня. К Акселю мы заходили довольно редко, хотя места там было гораздо больше. Аксель единственный сын. Мы же с моими братом и сестрой оголтело ссорились из-за места в детской, и мама заставила нас построить из «Лего» забор и разделить комнату на три равные части. Нарушение антиродственных защитных укреплений хотя бы на несколько сантиметров являлось поводом для громких воплей. Но совсем не эти скандалы настроили мою семью против Акселя, скорее наоборот. Не помню точно, с чего все началось, но в один прекрасный момент у него появилась привычка неожиданно набрасываться на людей. Сначала только на меня. Не реже чем пару раз на дню он налетал на меня и хватал за шею так, что было нечем дышать. Это здорово действовало на нервы. Он мне нравился, поэтому я терпела и просто ждала, когда он отпустит. А потом наступил черед сестры и мамы, он хватал их за талии, вцеплялся ногтями, прижимался головой к бедрам, оттащить его можно было только силой. Особенно злилась сестра. «Перестань, ты, идиот! — кричала она и стучала ему кулаком по башке. — Прекрати немедленно!» Но Аксель вцеплялся еще сильнее. Даже мама не знала, как отражать его атаки. «Если ты не прекратишь, то я тебя больше к нам не пущу», — сказала она однажды Акселю, после того как с огромным трудом отцепила его руки от своих бедер. Аксель еще больше распахнул свои огромные глазищи, схватил ее за ногу и держался так крепко, что мама чуть не свалилась.