Книга Монеллы - [5]
Не завещай ничего себе самому, ни радости, ни горя.
Не будь рабом никакой одежды, ни души, ни тела.
Не ударяй никогда той же стороной руки.
Не глядись в зеркало смерти; дай текущей воде унести твое отраженье.
Беги развалин и не плачь меж них.
Когда вечером ты снимаешь свою одежду, сбрось с себя и свою дневную душу; обнажай себя во все мгновенья.
Всякое удовлетворение пусть кажется тебе смертельным. Погоняй его бичом вперед.
Не пережевывай минувших дней: питайся будущим.
Не исповедывайся в том, что прошло, ибо оно мертво; исповедывайся перед собою в том, что будет.
Не сходи с дороги срывать цветы, что растут по сторонам. Довольствуйся тем, что видишь. Но покидай видимое и не оборачивайся.
Не оборачивайся никогда; за тобой несется дыханье пожара Содома, и ты будешь превращен в статую из окаменелых слез.
Не смотри позади себя. Не смотри слишком много вперед. Если ты смотришь внутрь себя, пусть все будет бело.
Не удивляйся ничему, сравнивая с тем, что помнишь; удивляйся всему вследствие новизны неведения.
Удивляйся всему; ибо все различно в жизни и все похоже в смерти.
Строй средь различий; разрушай средь подобий.
Не стремись к постоянности; ее нет ни на земле, ни на небе.
Разум постоянен, — уничтожь его и дай меняться твоему чувству.
Не бойся противоречить себе: нет противоречия в мгновеньи.
Не люби своего горя; оно не будет длиться.
Смотри на свои ногти, что растут, и чешуйки твоей кожи, что спадают.
Забывай все.
Острой стальной иглой ты терпеливо будешь убивать свои воспоминания, как древний царь убивал мух.
Не дай твоему счастью длиться от воспоминания до будущности.
Не вспоминай и не предугадывай.
Не говори: я работаю, чтоб приобресть; я работаю, чтоб забыть. Покрой забвением приобретение и труд.
Восстань против всякого труда; против всякой деятельности, что переходит границы мгновенья, восстань.
Не ходи от одного до другого предела; ибо ничего подобного не существует. Но пусть каждый шаг твой будет прямым устремленьем.
Стирай своей левой ногой след твоей ноги правой.
Да не ведает правая рука того, что сотворила правая рука.
Не знай самого себя.
Не думай о своей свободе: забудь себя самого.
И Монелла еще сказала:
Я буду говорить тебе о моих словах.
Слова — тогда лишь слова, когда их говорят.
Слова сохраненные — мертвы и рождают заразу.
Слушай мои слова говоримые и не поступай по моим словам писаным.
Кончив так говорить средь равнины, Монелла умолкла и стала грустной; ибо она должна была вернуться в ночь.
И она сказала мне издали:
Забудь меня, и я буду возвращена тебе.
И я глядел на равнину и передо мной стали вставать сестры Монеллы.
Сестры Монеллы
Эгоистка
Через низкий плетень, окружавший серый школьный дом, на вершине прибрежной скалы, протянулась детская ручка со свертком, перевязанным розовой ленточкой.
— Возьми это сперва, — раздался голосок девочки. — Осторожно: это может рассыпаться. Потом ты мне поможешь.
Мелкий дождь однообразно падал в расселины каменных глыб, в маленькую, глубокую бухту и решетил волны у подножия скалы. Юнга, притаившийся у изгороди, подошел и прошептал:
— Ну, перелезай же поскорее!
Девочка закричала:
— Нет, нет, нет! Я не могу. Надо спрятать этот сверток; я хочу взять мои вещи с собой. Эгоист! Эгоист! Ты хорошо видишь, как я промокла из-за тебя!
Юнга отвернулся и схватил сверток.
Измокшая бумага лопнула, и в грязь полетели треугольные лоскутки из желтого и фиолетового шелка с тиснеными цветочками, бархатные ленточки, батистовые кукольные панталончики, пустое золотое сердечко с шарниром и новенькая катушка красных ниток. Девочка перелезла через плетень; она исцарапала себе руки об острые сучки, и губы ее дрожали.
— Вот, видишь, — сказала она. — Ты был так упрям. Теперь все мои вещи испорчены.
Ее носик сморщился, брови сошлись, рот вытянулся, и она стала плакать.
— Оставь меня, оставь меня! Я не хочу больше оставаться с тобой. Ступай. Я должна плакать из-за тебя. Я лучше вернусь к мадмуазель.
Потом она стала печально собирать вещи.
— Моя чудная катушка потерялась, — сказала она. — А я хотела вышить платьице Лили!
Из немилосердно раскрытого кармана ее коротенькой юбочки виднелась правильная фарфоровая головка с чудным париком светлых волос.
— Идем, — шепнул ей юнга. — Я уверен, что твоя мадмуазель уже ищет тебя.
Девочка дала вести себя, продолжая утирать глаза кулачками, выпачканными в чернилах.
— Что это сегодня опять? — спросил юнга. — Вчера ты уже не хотела.
— Она меня побила палкой от метлы, — сказала девочка, сжав губы. — Побила и заперла в угольный сарай с пауками и разной гадостью. Когда я вернусь, я положу метлу ей в кровать, я подожгу угольями ее дом и убью ее ножницами. Да. (Она надула губки). О! уведи меня, уведи меня далеко, чтоб я ее больше не видела. Я боюсь ее острого носа и ее очков. Я хорошо ей отомстила перед тем, как ушла. Представь себе, у нее на камине были портреты ее папы и мамы, в бархатных рамках. Старичье; не то, что моя мамочка. Да ты не можешь этого знать. Я их вымазала щавельной солью. Они будут ужасны. Так, хорошо ей! Ты мог бы, по крайней мере, мне ответить.
Юнга смотрел на море. Оно было темное и в тумане. Завеса дождя застилала всю бухту. Не видно было больше ни под- водных камней, ни буев. Минутами влажный саван, сотканный из льющихся нитками капель, дырявился кучками черных водорослей.
