Книга мёртвых - [48]

Стояли холода, и шел «Тристан».

В оркестре пело раненое море,

Зеленый край за паром голубым,

Остановившееся дико сердце.

Никто не видел, как в театр вошла

И оказалась уж сидящей в ложе

Красавица, как полотно Брюллова.

Такие женщины живут в романах,

Встречаются они и на экране…

За них свершают кражи, преступленья,

Подкарауливают их кареты

И отравляются на чердаках.

Именно таких женщин я выбирал в своей жизни, как я считаю.

А вот совсем моцартовские, все движущиеся, воздушные стихи.

По веселому морю летит пароход,

Облака расступились, что мартовский лед,

И зеленая влага поката.

Кирпичом поначищены ручки кают,

И матросы все в белом сидят и поют,

И будить мне не хочется брата.

Ничего не осталось от прожитых дней…

Вижу: к морю купаться ведут лошадей,

Но не знаю заливу названья.

У конюших бока золотые, как рай,

И, играя, кричат пароходу: «Прощай!»

Да и я не скажу: «до свиданья».

Не у чайки ли спросишь: «Летишь ты зачем?»

Скоро люди двухлетками станут совсем,

Заводною заскачет лошадка.

Ветер, ветер, летящий, плавучий простор,

Раздувают у брата упрямый вихор, —

И в душе моей пусто и сладко.

Ветер со стороны Централ-Парка врывался в 1977 году в моё окно в отеле «Эмбасси», свежий, травяной. По прихоти случайности архитектуры окно выходило на Колумбус-авеню, дальше все здания до самого Централ-Парка были ниже моего окна, поэтому ко мне свежо задувало, и стихи были актуальны. Влево от моего окна стена отеля «Эмбасси» изгибалась в букву «п», и был двор, кружились чайки. Да-да, чайки, залетевшие то ли с Хадсон-ривер, то ли с Централ-Парка от резервуара; прилетали во двор полакомиться негритянскими отбросами чайки! Чернокожие жители отеля не задумываясь швыряли свой мусор в окно, потому и чайки – мусорные птицы.

Над рабочим столом Генки висел длиннейший список того, что ему следует написать и сделать. Однажды я насчитал 24 пункта. Статьи для известных журналов ему на самом деле заказывали, я пытался пробиться, пытался всучить свои статьи, а ему заказывали. Однако по сути своей Шмаков был такой себе тип public relations man, он поддерживал отношения со многими сотнями людей, работал языком, так что большинство его планов осталось нереализованным. У него не было времени, светский, он бежал на концерт, на вернисаж; как сейчас говорят, он был активный тусовщик.

Однажды он высказал мне интересные мысли. Это было после того, как он прочитал рукопись «Дневника неудачника». Мы были на кухне, только теперь уже на обширной кухне миллионерского дома на Sutton Square, 6, где я работал хаузкипером и жил, спал над садом и Ист-ривер, окна моей спальни были обвиты плющом, а в саду были качели. «Как ни странно, Лимонов, ты у нас наш самый современный писатель. Вот я недавно перечитал Соколова, он талантлив, бесспорно, но он дряхл, как… ну, это орнаментальная проза всё, школа Белого и Платонова, это преобладание нарочитого стиля над содержанием, или поза, если хочешь. Знаешь, у Томаса Манна есть роман “Приключения Феликса Круля”. Антигерой-авантюрист становится художником-модернистом: он растирает карандашные рисунки фетровой палочкой и приобретает мгновенную славу. Так вот, у Соколова чувствуется, как много поработал он фетровой палочкой. И даже Джозеф, ну, он, конечно, гений, – тотчас же спохватился Генка, приблизившись опасно близко к своему кумиру. – Он гений, но он поэт несовременный. У него масса так называемых “антологических” стихотворений на исторические темы, он поэт времени Т. С. Элиота, пусть и младше его на два поэтических поколения. А если сравнить тебя с Джозефом, то ты – истерический панк-музыкант, в то время как он – спокойный гений джаза. Эти – твои основные соперники, самые сильные: Соколов и Бродский, но ты и современнее, и оригинальнее». Дальше Генка пустился в свои обычные рассуждения, что меня ждет успех, «но Нобелевской премии тебе не дадут. Вот Бродскому дадут. Скажу тебе по секрету, что Татьяна и Алекс делают ему Нобеля».

Я тогда не верил, что Татьяна и Алекс могут «сделать Нобеля», но они сделали! Впоследствии, уже в Париже, мой приятель, экстравагантный журналист Пьер Комбеско сказал мне как-то, что ушел с работы и пишет роман. «Получу Гонкура, – объяснил он мне, – а потом, может быть, вернусь к журнализму». – «У тебя есть какие-то шансы получить Гонкуровскую премию?» – спросил я скептически. «Не какие-то – все шансы. Я много лет был литературным критиком, я знаю всех, от кого зависит «Гонкур», – горделиво объяснил Пьер. – Эдуард, ты столько живёшь в Париже и всё ещё не знаешь тайн литературного двора. Эх, наивный русский», – пожалел меня Комбеско. И получил Гонкуровскую премию. Я не читал роман, но уверен, что Пьер не может написать ниже определённого уровня. Но и выше, пожалуй, не может.

Генка шутя и всерьёз отыскивал в своих друзьях и знакомых потенциальный латентный, как он говорил, гомосексуализм. Как-то он увидел где-то случайно Сашку Бородулина и сказал, что влюбился в него. «Молодой ассириец! – восхищался Шмаков. – Приведи его, он явно склонен к гомосексуализму, хотя, может быть, и сам об этом не знает». Я попытался высмеять Генку, объяснил ему, что Сашка модный фэшен-фотограф, целые дни крутится среди девок, что именно поэтому и стал Бородулин фэшен-фотографом, чтобы крутиться среди девок. И в удовольствии пользоваться девками Бородулин себе не отказывает. Я не убедил Шмакова, он только зафыркал и сказал, что очень часто мясники не едят мяса, именно потому, что весь день работают с мясом. Я привёл к Шмакову Бородулина, это как раз был тот день рождения, когда состоялась ссора по поводу звезды Натальи Макаровой. Я заманил «юного ассирийца» приманкой, сказав, что там будут всевозможные звёзды. Хотя явился только Барышников. Ну, естественно, Шмакова ожидало разочарование. А юный ассириец впоследствии сбежал из Нью-Йорка, потому что родители какой-то из его девок-моделей обвинили его в изнасиловании. Бородулин жил в Париже с довольно известной моделью, американкой Элизабет. Сейчас живёт в Москве, по-прежнему фотографирует и держит модельное агентство. И надежд Шмакова так и не оправдал. В связях с особами своего пола не замечен. Одну из его девок у Сашки как-то увел Березовский и сделал её своей содержанкой. В моих книгах и рассказах Бородулин встречается не однажды под фамилией Жигулин. А в Париже общее несчастье сплотило Бородулина с Романом Полянским, того ведь тоже разыскивали в Соединенных Штатах за изнасилование несовершеннолетней, так что несколько лет Бородулин был другом Полянского.