Книга имен - [45]

К тому времени, когда сеньор Жозе дошел наконец до сектора самоубийц, небо уже подернулось светлым еще покуда пеплом ранних сумерек, и он решил, что либо сбился с пути, либо карта врет. Перед ним простиралась бескрайняя пустошь, густо поросшая деревьями, так что и не пустошь это была, а скорее чуть ли не роща или даже лесок, в гуще которого могилы, если над ними не стояли надгробные памятники, выглядели как кочки, пригорки или природные бугорки. Ручей отсюда не виден, но доносится легчайшее журчание струящейся меж камнями воды, воздух же, подобный зеленоватому хрусталю, напоен свежестью, каковую нельзя объяснить лишь первыми минутами наступающего вечера. А столь же свежая, всего несколько дней как отрытая могила неизвестной женщины неизбежно должна находиться на самом дальнем кладбищенском рубеже, и хорошо бы теперь еще понять, в какой именно стороне. Сеньор Жозе подумал, что, чтобы не заплутать, надо будет свернуть к ручью и далее двигаться вдоль берега, пока не попадутся последние могилы. Тень ветвей вдруг накрыла его, как внезапно обрушившаяся ночь. Надо бы испугаться, пробормотал сеньор Жозе, этого безмолвия, могил, деревьев, обступающих меня со всех сторон так тесно, а я почему-то спокоен, будто сижу у себя дома, только ноги ноют от долгой ходьбы, а вот и ручей, и было бы мне страшно, я ушел бы отсюда в любую минуту, достаточно было бы перейти его, а для этого надо лишь разуться да закатать брюки, башмаки связать шнурками и перекинуть через плечо да и идти, здесь не глубже, чем по колено, и вскоре был бы среди живых, вон там, где только что зажглись огни. Через полчаса, когда выкатилась из-за горизонта почти полной полноты, почти идеальной круглоты луна, сеньор Жозе достиг края кладбища. Здесь на могилах еще не лежат надгробные плиты с затейливой вязью имен, не стоят памятники, и различить захоронения можно только по белым цифрам номеров, которые выведены на черных табличках в головах и напоминают издали порхающих бабочек. Лунный свет мало-помалу разливается по кладбищу, медленно выступает из-под деревьев, словно являющееся по заведенному порядку и благожелательное привидение. И на прогалине сеньор Жозе нашел то, что искал. Нет, он не сверился с бумагой, полученной от помощника кладбищенского письмоводителя, а еще прежде того не постарался, чтобы комбинация цифр врезалась в память, но вот ведь, понадобилось — и вспомнил номер, который вот сейчас предстает перед ним, ярко светясь во тьме, словно выведен фосфоресцирующей краской. Здесь, говорит сеньор Жозе.

Сеньор Жозе сильно промерз той ночью. Произнести-то бесполезное и явно лишнее слово: Здесь, он произнес, но что делать дальше, не знал. Не вызывало сомнений, что долгие, многие, тяжкие усилия увенчались успехом и он нашел неизвестную женщину, вернее, то место, где она упокоилась навеки на расстоянии семи пядей от поверхности земли, которая его пока еще носит, но наедине с собой и себе самому он признался, что гораздо естественней было бы пребывать в страхе, чему как нельзя лучше способствуют и место, и время, и шорох ветвей в таинственном лунном свечении, и в особенности — само это особенное кладбище вокруг, собрание самоубийц, скопление молчаний, в любую минуту готовых взорваться криками: Мы пришли сюда до срока, мы ушли своей волей, однако то, что сеньор Жозе чувствовал сейчас, правильней было бы назвать нерешительностью, уподобить сомнению, как если бы его поиски хоть и завершились, да не кончились и пришел он не к финишу, а на какую-то промежуточную станцию, не более значимую, чем квартира дамы из бельэтажа, или школа, или аптека, где он тщился навести не мосты, так справки, или архив, где хранились документы мертвых. Впечатление это было столь сильным и довело сеньора Жозе до такой крайности, что он пробормотал, словно для того, чтобы самого себя в этом убедить: Она умерла, я больше ничего не могу сделать, со смертью не совладаешь. И ему ли, столько долгих часов бродившему по Главному Кладбищу, вдоль эпох, династий, царств, империй и республик, войн и эпидемий, мимо бесчисленного множества отдельных, разрозненных смертей, начиная от самой первой, причинившей такую боль человечеству, и кончая совсем недавней, случившейся всего несколько дней назад — этой женщины, ему ли, спрошу я, не знать, что со смертью не совладаешь. На всем протяжении его пути, вымощенном покойниками, ни один из них не поднялся на звук его шагов, никто не попросил помочь собрать тот прах, что был некогда мясом и костями, никто не взмолился: Вдохни в меня жизнь, ибо они-то лучше всех знают, что со смертью не совладаешь, они это знают, и мы это знаем, но откуда же тогда тоска, сдавливающая горло сеньора Жозе, отчего это так томится душа беспокойством сродни тому, что мучит человека, который трусливо бросил работу на полдороге и теперь не знает, как, не теряя достоинства, снова взяться за нее. Невдалеке, на другом берегу ручья, виднеются дома с освещенными окнами и льющие мертвенный свет фонари на улицах предместья, а то вдруг на миг возникнет в фарах промчавшегося автомобиля кусок шоссе. А чуть впереди, не далее чем шагах в тридцати, как рано или поздно, поближе или подальше должно было случиться, обнаруживается и мостик, переброшенный с одного берега на другой, и, следовательно, сеньору Жозе, если он желает попасть отсюда туда, не нужно разуваться и закатывать брюки. В иных, обычных обстоятельствах он уж давно бы так и сделал, тем паче что не наделен отчаянной храбростью, без которой трудно стоять посреди ночи на кладбище, когда снизу — покойники, а сверху — лунный свет, порождающий призраков. Но обстоятельства сложились именно так, а не иначе, и речь тут не о храбрости или трусости, а о жизни и смерти, и потому сеньор Жозе, даже зная, что нынче ночью много раз придется пугаться, что ветер ужаснет его своими протяжными вздохами, а на рассвете холод, спускающийся с небес, соединится с тем, что поднимается от земли, все равно уселся под дерево, укрылся в спасительной выемке ствола. Поднял воротник пиджака, весь сжался, собирая и сберегая все тепло, сколько ни есть его в теле, обхватил себя руками, ладони сунул под мышки и решил дождаться дня. Он чувствует, как посасывает в животе, как позывает на еду, но это ничего, не страшно, никто еще не умер оттого, что интервал между двумя приемами пищи немного увеличился, если, конечно, вторая трапеза не отодвигается так далеко, что времени на нее уже не остается. Сеньор Жозе желает знать, в самом ли деле все кончено или же наоборот — осталось что-то такое, что он позабыл сделать, или, что еще и несравненно важнее, — такое, о чем он никогда не думал прежде и что в конце концов станет самой сутью странной авантюры, в которую он по случайности ввязался. Он искал неизвестную женщину повсюду, а нашел здесь, под низким холмиком земли, который очень скоро скроется под буйным напором сорняков, если до этого не стешет его кладбищенский служитель, чтобы установить обычное надгробье с выбитыми на нем словами и датами, первой и последней, хотя, конечно, может быть, семья покойной пожелает поместить на могиле простой прямоугольник раковины, а в нем — высадить какую-нибудь декоративную травку, убив таким решением сразу двух зайцев, ибо и обойдется дешевле, и послужит приютом для насекомых, обитающих на поверхности земли. Ну, стало быть, женщина здесь, для нее все пути пресеклись и оборвались, она прошла по ним столько, сколько должна была пройти, а остановилась, где пожелала, и точку поставила там, где сочла нужным, однако сеньор Жозе никак не может отделаться от навязчивой идеи, сознавая, что никто, кроме него, не в силах двинуть последнюю кость, остающуюся на доске, последнюю, решительную кость, что, будучи послана в верном направлении, способна придать реальный смысл игре, и что, если он этого не сделает, выйдет вечная ничья. Он покуда еще не знает, что же это за магический бросок, а если решился провести здесь ночь, то не потому, что надеялся на тишину, которая нашепчет ему это в самое ухо, на лунный свет, который ласково вырисует это в тени дерев, нет, всего лишь потому, что подобен путнику, взобравшемуся на вершину ради дивных видов, сверху видных див, и отказывающемуся спускаться в долину до тех пор, пока не насытит помраченный от восторга взор безмерной ширью пространства.