Книга Государя - [48]

. Истребив вождей и превратив их сторонников в своих друзей, герцог подготовил для своего могущества очень крепкие основы, владея всей Романьей вместе с герцогством Урбино; казалось, что к нему особенно привязана Романья и что он приобрел расположение всех ее жителей, которые впервые почувствовали некоторое благополучие. Так как эта сторона дела достойна упоминания и подражания со стороны других, то я не хочу ее обойти. Когда герцог занял Романью, он нашел страну в руках ничтожных правителей, которые больше грабили своих подданных, чем заботились о них, и скорее давали им поводы к раздорам, чем к единению, так что весь этот край изнемогал от грабежей, разбоев и всяких других насилий. Герцог признал, что, если хотеть умиротворить страну и сделать ее послушной герцогской власти, необходимо дать ей хорошее управление. Поэтому он поставил во главе области мессера Рамиро д’Орко[91], человека жестокого и решительного, дав ему полнейшую власть. Тот в короткое время водворил мир и согласие, что дало ему широкую известность. Тогда герцог решил, что эта чрезвычайная власть больше не нужна, так как боялся, что она может стать ненавистной. Он учредил в центре провинции гражданский суд, с превосходным председателем, и каждый город имел в этом суде своего защитника. Далее, так как герцог сознавал, что прежнее крутое управление вызвало известную ненависть, то он, чтобы успокоить чувства народа и вполне привлечь его к себе, захотел показать, что если и были какие-нибудь жестокости, то они исходили не от него, а от беспощадности наместника. Воспользовавшись для этого подходящим случаем, герцог велел однажды утром выставить на площади Чезены тело Рамиро, разрубленное пополам, около плахи с окровавленным ножом. Это зрелище одновременно и удовлетворило народ, и привело его в оцепенение. Вернемся, однако, к тому, с чего мы начали. Я говорю, что, когда герцог стал очень могущественным, он отчасти оградил себя с помощью собственного войска от ближайших опасностей и в значительной мере уничтожил войска соседей, которые могли ему навредить. В дальнейших завоеваниях ему приходилось считаться только еще с королем Франции. Ибо он знал, что король, поздно заметивший свою ошибку, не станет его терпеть. Поэтому герцог стал искать новых союзников и осторожно отдаляться от Франции во время похода французов на королевство Неаполитанское против испанцев, осаждавших Гаэту. Он намеревался обеспечить себе помощь последних, и это очень скоро бы ему удалось, если бы Александр был жив. Так поступал он в условиях настоящего хода дел. Что касается будущего, он прежде всего мог предвидеть, что новый глава церкви окажется ему враждебен и постарается отнять у него все полученное от Александра. Герцог думал действовать четырьмя способами. Во-первых, истребить весь род свергнутых им властителей, чтобы отнять у папы этот повод к вмешательству. Во-вторых, привлечь на свою сторону, как уже говорилось, всех дворян в Риме, чтобы с их помощью держать папу в узде. В-третьих, насколько возможно, расположить к себе коллегию кардиналов. В-четвертых, приобрести еще до смерти папы такую власть, чтобы быть в состоянии собственными силами устоять против первого натиска. Из этих четырех целей он ко времени смерти Александра достиг трех и почти дошел до четвертой. В самом деле, из свергнутых им князей он уничтожил всех, до кого только мог добраться; спаслась лишь ничтожная их часть. Дворян в Риме он переманил. В коллегии кардиналов очень многие были за него. Что же касается новых приобретений, то герцог намеревался стать хозяином Тосканы, уже владел Перуджей и Пьомбино, принял под свое покровительство Пизу. И так как ему совсем уже не надо было считаться с Францией (он и не имел больше нужды в этом, потому что французы были изгнаны из Неаполитанского королевства испанцами, и каждой стороне приходилось искать его дружбы), то он и собирался броситься на Пизу. При успехе Лукка и Сиена немедленно сдавались, отчасти из ненависти к флорентинцам, отчасти из страха, а флорентинцы становились беспомощными. Если бы ему все это удалось (а оно уже удавалось в самый год смерти Александра), то герцог приобретал такую силу и такой вес, что мог бы держаться собственными средствами, не зависел больше от судьбы и сил кого-нибудь другого, а единственно от собственного могущества и мужества. Но когда Александр умер, прошло только пять лет, как герцог впервые обнажил шпагу. Папа оставил герцога с одним только прочно устроенным государством – Романьей, с колеблющейся властью во всех других, между двух сильнейших вражеских войск и смертельно больного. Однако в герцоге было столько отваги и воли, он так хорошо понимал, как надо привлекать или губить людей; основы его власти, заложенные в столь краткий срок, были так крепки, что, не сиди у него на шее эти войска или будь он здоров, он одолел бы все трудности. Что основы его власти были тверды, видно из того, что Романья ждала его больше месяца; в Риме он, полуживой, был все же в безопасности, и хотя туда приехали Бальони, Вителли и Орсини, никто за ними против герцога не пошел. Он мог если не провести в папы кого хотел, то, по крайней мере, помешать сделаться папой тому, кого он не хотел. Если бы смерть Александра застала герцога здоровым, все было бы ему легко. Еще в дни избрания Юлия II