Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть II. Превращение - [90]

К этому времени Фурман был уже настоящим коллекционером: разбирался в каталогах, выписывал специальный немецкий журнал «Модельайзенбане» (по его просьбе папа переводил ему отдельные места), а главное, регулярно ездил на неофициальную «толкучку коллекционеров в центральном магазине «Детский мир». Рядом с отделом электроигрушек, в котором и продавались железнодорожные модели, каждый день с четырех до семи кучковались люди разных возрастов и занятий: узнавали, не появилось ли в отделе что-нибудь новенькое, сами тайком продавали и покупали (за это ведь могли «замести» в милицию), обменивались, просто болтали о том о сем. Многие здесь были уже давно знакомы друг с другом, а о коллекциях некоторых рассказывались легенды. Фурман бывал здесь раз в неделю, а то и чаще.

Маленький, бесконечно подробный, но послушный мирок железной дороги все сильнее притягивал его к себе. В девятом классе у его друзей появились другие интересы, а он продолжал целыми днями придумывать и рисовать сложнейшие путевые электросхемы и невероятные многоуровневые макеты, которые могли располагаться на шкафах, антресолях и подвесных полочках сразу в нескольких комнатах. Конечно, это увлечение – даже по сравнению с их прежней, весьма углубленной игрой в солдатики – могло показаться легкой формой безумия. (Кстати, в сентябре Быча спросил Фурмана, не может ли он на время дать какую-то часть своих солдатиков маленькому Бычиному племяннику, и Фурман, повинуясь внезапному побуждению, отнес ему в рюкзаке всю свою армию за исключением маленьких пластмассовых самолетиков и кораблей, которые мальчишка мог просто проглотить. Быча просто обалдел от такой непрошеной щедрости; а Фурман еще долго устраивал в одиночестве вполне «атавистические» морские сражения на полу, каждый раз изрисовывая по полтетрадки контурами своих кораблей с условными изображениями их боезапаса и наносимых им повреждений в виде аккуратных цветных взрывчиков с черными дымками). Но мир железной дороги не был детским – хотя бы потому, что его построение подразумевало знание основ электротехники, кропотливость и особую недетскую любовь к мелочно копируемой жизни, «точному моделированию». Фурман и раньше склеивал разнообразные модели исторической военной техники, но после сборки они ставились на шкаф и пылились там без толку, постепенно рассыпаясь. А железная дорога жила, действовала – и возможности ее расширения и совершенствования были в общем-то безграничны. Фурман мечтал о редких моделях паровозов и вагончиков, о семафорах, светофорах и шлагбаумах (он даже купил под них на будущее довольно дорогой приборчик с загадочным названием «реле времени») – все это имелось в каталогах, но в Советский Союз почему-то не завозилось, и даже с рук достать эти вещи было почти невозможно.

Однажды Фурман приобрел на толкучке уже склеенный домик с пристроенной к нему огороженной «каменной» площадкой, на которой располагалось летнее кафе: под густым зеленым деревом стояло несколько круглых одноногих столиков в окружении разноцветных креслиц – и в одном из них сидел человечек. Только из-за человечка Фурман и купил этот домик с кафе, потому что на самом деле у него уже был точно такой же, склеенный им самим, но как только он увидел человечка, его разум совершенно помутился. В каталогах железной дороги человечков не было, но о том, что в Германии они производятся, смутные слухи долетали, да и на журнальных фотографиях макетов немецких коллекционеров они были видны, хотя и не с близкого расстояния. Кроме того, в кабинках нескольких машинок тоже сидели человечки. Но машинки выпускались отдельной фирмой, и эти человечки даже через стекло выглядели грубовато… Примчавшись домой и присмотревшись к покупке, Фурман расстроенно понял, что принял желаемое за действительное: сидящий за столиком кафе человечек был всего лишь фигуркой летчика из кабины какой-то немецкой авиамодели. Он и по размеру-то сюда не очень подходил, слишком крупный.

После этого случая Фурман очень остро ощутил пустоту своего мирка: пустыми стояли креслица и скамейки, пустынными были улицы с пустыми автомобилями, никто не жил в домиках с плотно закрытыми занавесками окнами, никто не покупал в кассе билеты, и пустые поезда с раздражающим механическим жужжанием двигались по рельсам… Этому миру страшно не хватало людей, и Фурман не мог понять, почему их нет, почему их здесь не продают. Впрочем, на толкучке говорили, что и в ГДР найти их непросто. Хоть делай их сам! Он даже примерно представлял себе, как их можно было бы изготовить из олова путем отливки. Некоторое время он рисовал возможные фигурки человечков в разной одежде и позах: рабочие, полицейские, прохожие, женщины с детьми…

На толкучке частенько появлялся один парень чуть постарше Фурмана. Звали его Николай, Коля. Он учился в училище речного пароходства на судового механика. Вид у него был довольно потрепанный и нерасполагающий: бледная нечистая кожа, водянистые глазки, красный шмыгающий нос, – но он явно радовался возможности с кем-то поговорить, «показать себя», и Фурман мягко уступал его желанию. Правда, Колю быстро начинало нести, и остановить этот полубессвязный и захлебывающийся матерком поток было трудно. Но Фурман терпел и даже немножко сочувствовал ему: по его рассказам, отец у него был алкоголиком, и из-за стычек с ним ему пришлось переселиться в общагу, нравы в которой тоже были далеко не сахар – и били, и воровали… Было не очень понятно, где и, главное, на что Коля ухитряется заниматься железной дорогой, но он говорил, что в училище его обеспечивают не только бесплатным кровом, форменной одеждой и едой, но и выплачивают небольшую стипендию, из которой он кое-что откладывает; к тому же мать тайком от отца иногда дает ему деньги. Вот так-то, Санек, жизнь и идет, тудыть ее налево, да?..