Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть II. Превращение - [19]
Да, кого только не увидишь, сидя на обочине «большой дороги»…
Вове, в отличие от Фурмана, уже надоело обходить одни и те же улицы или тупо торчать на автостанции, поэтому в следующий раз он настоял на том, чтобы после традиционных посиделок они отправились на Черное озеро встречать восход солнца. Путь к озеру вел мимо окраинного городского кладбища, так что Вове удалось вдоволь потешиться: он даже предлагал идти не в обход, а напрямик – пусть, мол, трусливый Сашка проверит на собственном опыте, существуют на свете призраки, или это выдумки. Вова считал, что в любом случае самое главное – сохранять спокойствие и правильно себя вести, тогда ничего плохого с тобой не произойдет. Фурман не преминул отметить, что пока с ними ничего и не происходит, – возможно, это означает, что он ведет себя правильно, не позволяя Вове «разгуляться».
Населенные места остались позади, но во влажной предутренней мгле почему-то еще сильнее, чем под осуждающими взглядами темных окон или под завистливо косящимися – низкорослой кладбищенской толпы, хотелось понизить голос, а лучше – просто молчать. Тонкие березы и знакомые старые сосны по сторонам дороги были в этот час так мрачно неподвижны и замкнуты, словно оцепенело досматривали внутри себя какой-то нехороший сон – один на всех. Птиц не было слышно, и даже тяжелые базарно-неуправляемые вороны хранили общую тишину, время от времени ошарашенно встряхивая перьями в верхушках деревьев. Только сырой гулкий воздух в полном одиночестве вовсю наслаждался жизнью да пара тщательно маскирующихся комаров уныло несла свою службу в прибрежных зарослях.
Вся полуторакилометровая ширь Черного озера, включая дальние лесные берега, оказалась накрыта непроницаемо-густым «запретным» туманом. «Туристам» любоваться тут было явно нечем. Вдобавок Фурман почти сразу насквозь промочил ноги в росистой траве.
Стоя на открытом месте и стесненно упираясь глазами в призрачную серую стену, сливающуюся с серым мутным небом, он с особенной остротой ощутил абсолютную неправильность их присутствия здесь в это время. Они были лишними – словно без спросу и, главное, без всякого серьезного дела сунулись в чужой дом, где происходило что-то важное и совсем не предназначенное для посторонних глаз… От стыда Фурман даже догадывался, что там: в сердцевине тумана с могучей колдовской медлительностью цвел и заваривался, как каша, того , о котором после, днем и на закате, все будут говорить как о «необыкновенной красоте» Черного озера.
Внезапно с дальнего берега над всей спрятанной поверхностью озера с ужасающей отчетливостью разнеслись чьи-то крики, сменившиеся шлепаньем по воде, визгливым смехом и пьяным пением. В первую минуту осквернения у Фурмана замерло сердце, ему показалось, что сейчас все будет навсегда испорчено, остановлено, исковеркано – и озеро больше никогда не откроет своей красоты…
Кощунственные вопли то затихали, то долетали с новой силой, и вскоре Фурману сделалось просто до смешного ясно, что все это мелочное безбожное безобразие не то чтобы прощается, а даже не замечается, не берется в расчет той суровой, бесконечно взрослой силой, которая правит здесь красотой и покоем. И сила эта не нуждается ни в сочувствии, ни в защите, потому что люди при всем желании не могут унизить ее или оскорбить – только друг друга…
Между тем наступление рассвета почему-то задерживалось. Слабо светящаяся серая пелена по-прежнему плотно забивала все кругом. Похоже, никакого солнца вообще никогда и не было на этом старчески тяжелом, бегущем в никуда небе. Накопившаяся в теле усталость холодно подсказывала, что они уже не ориентируются во времени и им давно пора возвращаться домой…
Рядом с кладбищем им повстречалось торопливо выходящее из города коровье стадо, подгоняемое яростными выстрелами бича и кошмарной этнографической руганью обветренного пастуха. На улицах уже появились идущие на работу люди. Пожалуй, ни разу еще Вова с Фурманом не подходили к дому так поздно.
Пока они, чувствуя себя все более утомленными, плелись восвояси, из-за блеклых крыш на незаметно очистившееся небо выкатилось золотое солнышко. Его веселое нежное тепло было таким чистым и приятным, так все кругом засияло и заискрилось в его лучах, что Вова с Фурманом захотели еще на минутку задержаться, побыть в общем потоке радости и оживления. Они присели на узенькую неудобную завалинку под крайним окном большой комнаты и, щурясь, с полусонным счастьем следили за игрой света.
Вдруг, коротко шаркнув и чуть не треснув Фурмана по башке (он еле успел пригнуться в последнее мгновение), прямо над ними со страшной силой распахнулись обе оконные створки. Ударившись в боковые упоры, они тут же полетели в обратном направлении, но на полдороге застряли и потом снова – уже мягко – раскрылись… руками бабушки Нины.
– Сволочи! – хоть и не на всю улицу, но очень отчетливо произнесла бабушка.
Когда отскочившие с запоздалым испугом Вова и Фурман подняли головы и обернулись (Вова чуть не выронил свою «Селгу», а Фурману поначалу показалось, что это дом рушится или стена), они увидели в окне высунувшуюся по пояс бабушку Нину – с распущенными на ночь волосами, в застиранной ночной сорочке с голыми плечами, – и встретили ее ненавидящий взгляд.
Роман Александра Фурмана отсылает к традиции русской психологической литературы XIX века, когда возникли «эпопеи становления человека» («Детство. Отрочество. Юность»). Но «Книга Фурмана» – не просто «роман воспитания». Это роман-свидетельство, роман о присутствии человека «здесь и теперь», внутри своего времени. Читатель обнаружит в книге множество узнаваемых реалий советской жизни времен застоя. В ней нет ни одного придуманного персонажа, ни одного сочиненного эпизода. И большинство ее героев действует под реальными именами.
Дедушка тоже был против больницы. Но мама с неожиданным фатализмом сказала, что, раз врач так настаивает – а этого врача им порекомендовали именно как знающего детского специалиста, и найти кого-то еще у них вряд ли получится в ближайшее время, – значит, нужно соглашаться. Если нет никакого другого способа определить, что происходит, пусть будет так. Черт с ней, со школой, пусть она провалится! Главное, чтобы возникла хоть какая-то ясность, потому что без этого жизнь начинает просто рушиться.Самого Фурмана охватывала жуть, когда он представлял себе, что ложится в психушку.
Несмотря на все свои срывы и неудачи, Фурман очень хотел стать хорошим человеком, вести осмысленную, правильно организованную жизнь и приносить пользу людям. Но, вернувшись в конце лета из Петрозаводска домой, он оказался в той же самой точке, что и год назад, после окончания школы, – ни работы, ни учебы, ни хоть сколько-нибудь определенных планов… Только теперь и те из его московской компании, кто был на год моложе, стали студентами…Увы, за его страстным желанием «стать хорошим человеком» скрывалось слишком много запутанных и мучительных переживаний, поэтому прежде всего ему хотелось спастись от самого себя.В четырехтомной автобиографической эпопее «Книга Фурмана.
Можно ли выжить в каменных джунглях без автомата в руках? Марк решает, что нельзя. Ему нужно оружие против этого тоскливого серого города…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
История детства девочки Маши, родившейся в России на стыке 80—90-х годов ХХ века, – это собирательный образ тех, чей «нежный возраст» пришелся на «лихие 90-е». Маленькая Маша – это «чистый лист» сознания. И на нем весьма непростая жизнь взрослых пишет свои «письмена», формируя Машины представления о Жизни, Времени, Стране, Истории, Любви, Боге.
Вызвать восхищение того, кем восхищаешься сам – глубинное желание каждого из нас. Это может определить всю твою последующую жизнь. Так происходит с 18-летней первокурсницей Грир Кадецки. Ее замечает знаменитая феминистка Фэйт Фрэнк – ей 63, она мудра, уверена в себе и уже прожила большую жизнь. Она видит в Грир нечто многообещающее, приглашает ее на работу, становится ее наставницей. Но со временем роли лидера и ведомой меняются…«Женские убеждения» – межпоколенческий роман о главенстве и амбициях, об эго, жертвенности и любви, о том, каково это – искать свой путь, поддержку и внутреннюю уверенность, как наполнить свою жизнь смыслом.
Маленький датский Нюкёпинг, знаменитый разве что своей сахарной свеклой и обилием грачей — городок, где когда-то «заблудилась» Вторая мировая война, последствия которой датско-немецкая семья испытывает на себе вплоть до 1970-х… Вероятно, у многих из нас — и читателей, и писателей — не раз возникало желание высказать всё, что накопилось в душе по отношению к малой родине, городу своего детства. И автор этой книги высказался — так, что равнодушных в его родном Нюкёпинге не осталось, волна возмущения прокатилась по городу.Кнуд Ромер (р.
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».