Книга Арджуны - [25]

Временами Царь Справедливости желал провалиться сквозь землю.

Тем более что там, под землей, жил Петлерукий Яма-Дхарма, его божественный отец, который бы точно всего этого не одобрил.

Разумеется, в конце концов Юдхиштхира уступил; Черный Баламут, улыбаясь, шепнул что-то вандинам, вандины в торжественных выражениях наградили старшего из Пандавов прозвищем Аджаташатру – “Тот, чей соперник еще не родился”, и гонцы помчались к столицам.

Стойкий-в-Битве испытывал самый унизительный страх, перебирая в уме возможные последствия. Жутче всего было думать о том, что сделают братья-Кауравы, которых выманили якобы на новоселье родичей; до поры сыновья Панду смиренничали, как подобает верным вассалам, даже Волчебрюхий держал праведный гнев при себе, – и Боец улыбался, уверенный, что приглашен на пир примирения...

Юдхиштхира прикрыл глаза и надавил пальцами на виски: второй день слабо, но утомительно болела голова.

Дхармараджа беспокойно обводит взглядом собрание.

Бхима таращит глаза и судорожно потягивает носом воздух. От запаха воскуряемых благовоний его манит чихать, но торжественность момента не позволяет, и Страшный самоотверженно терпит. Принарядившийся для великого дела, силач похож не то на священную гору, опоясанную факельным шествием, не то на гималайского медведя, которого раджа-затейник приказал одеть щеголем. Духшасана, воззрившись на двоюродного брата, видимо, приходит к такой же мысли и радостно осклабляется, но других насмешников не видно.

Близнецы переглядываются. Дхаумья, домашний жрец братьев, хорьком смотрит из своего угла. Они втроем боятся.

Вчетвером.

Вместе со Стойким-в-Битве.

Искры мечутся по залу, проскальзывают, трепеща пугливыми бабочками, у карнизов, усыпанных драгоценными камнями, садятся гостям на плечи.

Совершенное тело воина и танцора облачают роскошные одежды; звенят браслеты на запястьях и бицепсах, охвачены золотом лодыжки и голени. Сверкает в белых волосах диадема-кирита: Носящий Диадему – одно из прозвищ Серебряного Арджуны... Сверкает пояс, множа в зеркальных бляхах роскошное убранство зала, шуршат подвески драгоценного оплечья, и мнится – сейчас звучный голос возвестит с небес: “Взгляните же – о, этот воин, истинный тигр среди мужей, этот махаратха, блистающий как чистое золото, восседает на троне, подобно костру, разожженному на священном алтаре. Воистину, во всех трех мирах не найдется такого, кто мог бы одолеть его в битве, включая Индру и Шиву, о достойнейшие!”

Флейтист дремлет в кресле черного дерева. Гибкое юношеское тело облачено в золотистые шелка, в ушах светятся живые цветы, на шее гирлянда, блестящие иссиня-черные локоны зачесаны наверх тремя волнами и украшены павлиньим пером, огромные продолговатые глаза, подведенные у внешних уголков, полузакрыты...

Кришна Джанардана, все это затеявший, неожиданно притих. Тенеподобный, он сидел рядом с Арджуной, чуть склонив голову, и смотрел в пол; казалось, аватар напряженно прислушивается к чему-то. Флейту свою он заткнул за пояс. Беспокойные пальцы, лишенные привычной игрушки, то стискивали подлокотник, то перебирали складки богато расшитого одеяния.

Вопреки ожиданиям, Боец с Бешеным и рта не раскрыли; потрясенные до глубины души и оскорбленные в лучших чувствах, они просидели до конца жертвоприношения укоризненными статуями. Пурохита, чуя неладное, шустро плескал в огонь священным маслом, голося мантры. Потом брахманы, разумеется, вещали, что в небесах сверкали молнии, бестелесные голоса произносили хвалу, а на головы присутствовавших сыпался дождь цветов.

Князьки молчали. Они привыкли оглядываться на соседей, а соседи во все глаза пялились на ошеломленных хастинапурцев, – кому, как не им, следовало действовать? Казалось, что наделенное великими совокупными достоинствами собрание покорителей врагов благодушно одобряет вершимое.

Это выглядело дурным сном.

Юдхиштхира чувствовал, что у него холодеют руки: судьба совершалась.

И когда в толпе царей раздался наглый свист, Стойкий-в-Битве почувствовал странное облегчение.

Красивый и хищный, он чем-то напоминает Арджуну. Странно легли кости: полунищий лесной князек так же несдержан и вспыльчив, как сын Громовержца. Он даже чертами лица походит на светлокудрого полубога, несмотря на то, что они, эти черты, выдают примесь дравидской крови в жилах раджи. Сходство – разве в миндалевидных глазах и четких скулах, да еще в мелких ранних морщинках у глаз. Прищур лучника...

Он встает и молча толкает узорные створки дверей.

— Постой, благородный Шишупал! – взывает Царь Справедливости, проглотив простецкое “а ты куда?”

Чедиец резко, по-звериному, оборачивается. Темно-вишневые глаза горят яростью.

— Отчего ты выказываешь неуважение нам и пренебрегаешь обязанностями достойного кшатрия?

Раджа сплевывает.

— Или здесь балаган, и мы в нем шуты-вибхишаки? – цедит он. – Кто здесь выказывает неуважение? Поговаривают, о могучерукий воин, что твой отец – сам Дхарма. Так оно или нет, но ты пренебрегаешь Законом почище иного млеччхе].

— Поосторожнее... – шипит Серебряный достаточно громко, чтобы быть услышанным, и Юдхиштхира предостерегающе вскидывает руку. Он ясно видит – а по чести, он видел и много раньше, – может совершиться кровопролитие. Это совершенно недопустимо.