Книга Арджуны - [19]

Мама-Счастливица пересказала маме-Статуэтке все, что, всхлипывая, мямлил Абхиманью, и добавила: “Конечно, у него с двенадцати лет дети, он их в лицо не помнит...”

“Не могу поверить, что Серебряный...”

“Серебряный для него живым на костер... Глупа я, верно, – проговорила женщина, нареченная при рождении Счастливой, потому что у нее был брат, – ведь я когда-то думала, что он действительно меня любит”.

“Он тебя любит”, – через силу сказала Статуэтка.

“Он женился на мне потому, что не мог жениться на нем”, – ответила мама, и слова ее были полны яда калакутты.

Мамы долго вместе ругались и плакали, а потом решили, что в отношении того, кого их мужу следовало бы любить поменьше и пореже, у них свое, особое мнение.

Храбрец вздохнул и дернул слона за хвост.

Истязаемый слон истошно затрубил.

Кришна прошелся по зале, пересекая косые снопы света. Многочисленные драгоценности вспыхивали и гасли; нежно позванивали в такт шагам крохотные колокольчики с браслетов прекрасного божества.

“Все взгляды были прикованы к его жемчужным зубам и иссиня-черным кудрям”, – пришло на ум сыну Ямы-Дхармы. Поистине так. Он властно притягивает все взгляды, даже если не держит речь перед собравшимися, а дремлет в золоченом кресле, но смотреть ему в глаза невозможно... Не то взгляд Баламута ускользает, не то веки, вдруг отяжелев, опускаются сами собой; глаза режет, будто в них попала песчинка, а зрачки его двумя черными лунами взмывают куда-то вверх...

Мелодичный голос Кришны журчал под сводами, заполняя покои, задумчивое пение флейты скрадывало смысл, и следить за рассуждениями аватара стоило Царю Справедливости упорного труда.

— ...жертвоприношение Раджасуйа...

— Чего? – проснулся Бхима. – Какая суя? Куда суя?

Волчебрюхий, по обыкновению, что-то жевал, за ушами у него трещало, и он не вполне сообразил, о чем идет разговор.

Юдхиштхира зажмурился. Баламут снисходительно улыбнулся и разъяснил:

— Твоя задача, мой друг, проста – насовать одному радже, чтоб до смерти помнил, а лучше не пережил...

Волчебрюх алчно ощерился.

— Это я всегда! Кого давить будем?

— Обожди, мой многодостойный брат, – проронил старший, не открывая глаз. – Мудрость твоя, родич, столь велика, что я не уследил за полетом твоей мысли. Какой раджа? Зачем? Не говоря уже о том, что я не вполне уверен в необходимости...

— Воссоединенный.

Словно лезвие палача рухнуло на шею приговоренного, обрубив мысли и звуки.

Стойкий-в-Битве умолк с полуоткрытым ртом, как низкородный, одернутый в собрании.

— Воссоединенный, – негромко сказал Кришна, и в его ровном голосе почудился тайный звон, отголосок застарелой ненависти. – Джарасандха, владыка Магадхи.

— А! – не сочтя нужным понизить голос, вслух припомнил Бхима. – Это который тебя, родич, семнадцать раз име...

Во взоре Юдхиштхиры была любовь.

Арджуна остервенело въехал брату кулаком в бок, и Волчебрюх от неожиданности нашелся:

— ...имея превосходящие военные силы, с великим трудом одолевал в битве!

Выпалив это, Страшный растерялся, смутился и умолк.

Царь Справедливости сжал пальцами переносицу.

— Я понимаю твое желание, Джанардана, – проговорил он, – но все же вернемся...

Предмет разговора не располагал к шутовству. Оскорбление, нанесенное братьям во время состязания, дикая и кровавая беготня по лесам с измученной матерью на руках, сверхнелепая история с женитьбой, – вылились в новую затею, куда страшнее и опаснее всех предыдущих.

Кто первым заговорил об этом, Царь Справедливости боялся подозревать. Не оскорбить подозрением боялся: могло выйти, что побуждающий превосходит его в мудрости и проницательности, а о знании воли богов нечего и говорить. Или – того хуже – что сам бог говорит его устами... и тогда в далях грядущего клубились грозовые тучи, пожиратели трупов рыгали от сытости, рвали небосвод заклинания Астро-Видьи...

Стойкий-в-Битве очень не любил воевать.

Разумеется, он был возмущен тем, что произошло на арене. Он сочувствовал взбешенному Арджуне и искренне презирал как выскочку Карну, так и двоюродных братьев, вечно носящихся с простолюдинами. Но рваться на престол, когда всесильный Дед Кауравов уже сделал выбор...

— Не я один думаю так, о первый среди мудрецов, – уверил Кришна, – все наидостойнейшие мужи придерживаются того же мнения...

“Разумеется, – подумалось Юдхиштхире, – если придерживаться мнения Баламута есть величайшее из достоинств...”

В землях ариев мог быть только один великий владыка, объединяющий под своей рукой множество малых царей; благословенный богами, щедрый, восхваляемый непрестанно и почитающий брахманов должным образом.

Чакравартин.

С высокого наречия – Колесовращатель.

В достоинство Колесовращателя царь возводился двумя обрядами – Рождения Господина и Приношения Коня. Оба предполагали немалую военную силу и немалую же казну, но сейчас речь шла о другом.

Воспрещалось начинать великое царское жертвоприношение поперек другого, незаконченного. Со дня на день ожидалось, что брахманы Города Слона объявят о Рождении Махараджи Дурьодханы. Но если благородные мужи засвидетельствуют о совершении должных обрядов Юдхиштхирой – в Хастинапуре могут землю грызть; двух Господинов в одной стране быть не может, не может быть и двух Рождений.