Книга Арджуны - [10]

— Теперь слухи пойдут, – раздраженно сказал Арджуна, запуская кинжалом в стену, – начнут языки чесать...

— Не начнут. Языки у них вырваны, – уронил Кришна, придвигаясь и оглаживая кончиками пальцев его спину. – И не смотри на меня так. От дядюшки в наследство остались...

Серебряный задался вопросом, что еще досталось Баламуту в наследство от тороватого дядюшки Кансы, но выпытывать не хотелось.

Лениво было.

Десятилетия спустя Черный Островитянин, хмурясь и ухмыляясь, запишет на пальмовых листьях: “Много ночей провел Арджуна в дивном дворце Кришны, выложенном драгоценными камнями и красиво и удобно обставленном”. Злоязыкий Вайшампаяна, ученик Вьясы, скажет, что привычный для ариев счет ночами здесь будет особенно уместен, а простодушный сута Уграшравас перескажет все в точности...

Глава вторая

Поистине, прекрасен был тот город, выстроенный не земным мастерством, но искусством бессмертного Майасура. Окруженный золотым сиянием, он словно висел в воздухе, обнесенный золотыми и серебряными стенами, украшенный великолепными воротами, подобными белым облакам, и прекрасными дворцами с блистающими на солнце кровлями, над которыми вздымался, словно пронзая небо макушкой, тысячеколонный царский чертог, подобный горе Кайласе, обиталищу Шивы. Город тот, богатый и процветающий, полный сокровищ, блистающий красотою и подобный обители бессмертных, повергал в изумление.

Несравненный же дворец владыки, прославленный в трех мирах, выстроил асур целиком из драгоценных камней; колонны же были из золота и сверкал тот дворец, распространяя сияние, подобно тому, как сверкают дворцы Сурьи и Чандры, излучая чудесный свет. Он простирался ввысь к небу, напоминая гору, уходящую в облака, – длинный и широкий, величественный и безупречный, избавляющий от усталости, наполненный необыкновенной утварью, бесценный и полный сокровищ. Даже дворец самого Брахмы не был наделен такой красотой. По велению Майи дворец тот охраняли тысячи ракшасов, передвигающихся по воздуху, странных, огромных и могучих, искусных в сражении; медно-красны были глаза их, а уши подобны раковинам.

И так свидетельствуют очевидцы, не склонные к изречению ложного.

Как известно, мудрец Чьявана, одолев ужасное чудовище Маду, разделил огонь, суть погибели, между четырьмя пороками: пьянством, любострастием, охотой ради забавы и игрой в кости.

В первом и втором братья могли, не бахвалясь, назваться знатоками, четвертое было еще впереди и сейчас благородные владыки стольного города Индрапрастхи вовсю предавались третьему. Лестницы и галереи, балконы и террасы кишели слугами, колесницы приглашенных на царскую охоту вельмож сталкивались боками внизу у ворот – по-хорошему следовало присоединиться к кавалькаде уже за городскими стенами, но лишняя возможность выразить свою исключительную преданность!

Такую возможность не следовало упускать.

В суматохе никто не заметил еще одну колесницу, подъехавшую с городских улиц, хотя гость не числился приглашенным и вообще проделал изрядный путь. Знай раджи о его прибытии, немедля распорядились бы о неистовом ликовании, велели горожанам обрядиться в лучшие одежды, вывести напоказ красивых женщин и засыпать улицы цветами, а уж об отъезде куда-либо не могло идти речи. Однако же не примчался загодя гонец с радостной вестью, и глашатаев гость оставил сидеть по домам; даже слуха, летящего быстрей породистых камбоджийских рысаков, не удосужился пустить.

Словно из-под земли выехал или с путей сиддхов свалился.

Впрочем, от такого гостя всего можно ожидать.

Он выслушал заморенного службой пожилого пратихару, отвел колесницу на указанное место, а сам перебрался к пруду с лотосами и сел на каменный бортик, покрытый тончайшей резьбой. Толкались повозки со сложенными шатрами, храпели лошади верховых, сонно ухали три слона, с которыми не смогли расстаться любители слоновьей прыти, захлебывались лаем собаки, и псари лаялись не хуже собак. Гость разглядывал дворцовую суету с едва заметной улыбкой, а потом со скуки окликнул пробегавшую мимо смазливую прислужницу и довел ее, небрежно любезничая, до того, что бедная готова была отдаться тут же.

Наконец на площади показался один из хозяев дворца с двумя охотничьими леопардами. Серебряные цепи в несколько витков охватывали мощные предплечья; пятнистые кошки, порыкивая и озираясь, послушно ступали вслед за господином, что сам казался третьим леопардом меж ними – белым зверем, поднявшимся на задние лапы, оборотнем, вздумавшим погулять в человеческом обличье. Черты холеного лица отдавали нечеловечинкой, как, случается, отдает опасностью щедрый на красоту лес; нестерпимо сверкали на солнце зубцы диадемы в льняных волосах, удлиненные миндалевидные глаза лучились небесной синью, и ушные отверстия располагались точно вровень со зрачками.

Сосредоточившись на леопардах, князь не смотрел по сторонам и прошел к воротам мимо ожидавшего гостя. Тогда за спиной раджи проснулась флейта: смешливо защебетала, подражая птичьему голосу, и вдруг свистнула настойчивым окликом.

Охотник резко обернулся, и радость, вспыхнувшая в его глазах, на мгновение затмила тысячесветное сияние Сурьи. Торопливо выкрикнув приветствие, он заозирался, примериваясь, кому бы отдать хищников: леопардов не бросишь без привязи, как собак, и не каждому слуге отдашь их, некормленых перед охотой и раздраженных.