Книга алхимика - [98]
Юсуф отплыл на корабле из Африки и, сойдя на берег в Альхесирасе, двинулся в глубь Пиренейского полуострова. Орда, что он привел с собой, стояла из воинов — сплошь неграмотных хозяев пустынь. Лица их были почти полностью скрыты синими тюрбанами, виднелись лишь глаза, в которых горела жажда священной войны. Они именовали себя альморавидами и поклялись посвятить свою жизнь джихаду.
Прибыв в Севилью, Юсуф без всякого почтения объявил, что ждет аль-Мутамида и всех остальных правителей Андалусии у себя в лагере, который он разбил у городских стен. Он вел себя как халиф, властитель всех мусульман, и никто из наших эмиров не осмелился ему перечить. Каждый из них был подобен утопающему, который вдруг осознал, что бревно, за которое он цеплялся, чтобы не пойти ко дну, оказалось голодным крокодилом. Прозрение наступило слишком поздно.
Когда послание Юсуфа доставили в Мишкат, я сидел в покоях Азиза и своими глазами увидел, какое впечатление оно произвело на наших правителей.
На первый взгляд я, как и прежде, оставался едва ли не самым близким другом принца. После того как я чуть ли не на коленях принялся вымаливать прощение за глупость, которую проявил в деле с Иаковом, Азиз сменил гнев на милость. Свою роль сыграло и то, что я во всем винил Паладона. Он, мол, только притворялся, что был возмущен злодеянием своего двоюродного брата, а на самом деле хотел всеми правдами и неправдами спасти ему жизнь. Не кто иной, как Паладон, попросил меня убедить принца, что Иаков сумасшедший, а не наймит Кастилии. Как же мудр, прозорлив и умен Азиз! Именно он обо всем догадался и вывел богохульника на чистую воду. Именно благодаря умелым, решительным действиям Азиза у меня открылись глаза. Теперь-то я вижу, кто такой на самом деле Паладон! Себялюбивый лицемер, пролаза и приспособленец, решивший хитростью породниться с правящей семьей. Ему удалось ввести в заблуждение Азиза, его отца Салима и даже Айшу! Нет, он никогда ее на самом деле не любил, его привлекало только ее состояние и положение.
Я хорошо знал, как польстить принцу. Я научился ублажать Азиза медоточивыми речами, когда мы с ним еще были любовниками. В те времена мне хотелось лишь одного — бесконечно его радовать. Теперь, когда волею судьбы мне пришлось стать лизоблюдом и подхалимом, это умение пришлось как нельзя кстати.
Я восхищался Азизом, вовремя сумевшим раскусить Паладона. Как вообще можно доверять беспринципному человеку, который ради денег готов отречься от своей веры? Как же я признателен Азизу — благодаря его проницательности мне наконец самому удалось разглядеть, чего стоит Паладон. Все! Кончено! Я больше не желаю иметь ничего общего с этим мерзавцем.
Принц купился. В то время любые поношения Паладона звучали для него словно музыка. Так уж устроен человек: если ты с кем-то дурно обошелся, то после пытаешься заглушить голос совести тем, что распаляешь в себе ненависть к тому, кто пострадал от тебя. Азиз не стал исключением. Он возненавидел своего бывшего товарища столь же сильно, как когда-то любил. Его особенно раздражало то, что он ничего не мог поделать с Паладоном, работавшим на строительстве мечети, о которой мечтал эмир. Если бы не это, Азиз непременно отправил бы его за решетку, как и многих других христиан.
Азиз находил утешение в насмешках и глумлении над своим бывшим другом. Ефрем же буквально каждый день представлял принцу новые свидетельства низости Паладона. «Если бы я сам не был иудеем, — с усмешкой говорил Ефрем принцу, — я бы заподозрил, что кто-то из предков Паладона явно принадлежал к нашему племени. Я только что просмотрел отчеты о расходах на строительство. Оказывается, Паладон платит искусным мастерам меньше, чем я — писарям в казначействе. Однако денег на строительство он требует все больше и больше. Куца же, спрашивается, они утекают?» В другой раз Ефрем принимался рассуждать о непомерном тщеславии Паладона: «Только представьте, повелитель, сегодня он решил спросить совета у арабских камнерезов, куда лучше в мечети поставить свою собственную статую. Естественно, мусульмане объяснили ему, что изображения идолов в мечети неуместны. Вообразите, в какое смятение пришел бедняга Паладон, услышав эти слова!» Подобные речи и порочащие намеки приводили Азиза в восторг, и он хохотал до слез. Чтобы не отставать от Ефрема, мне приходилось веселить принца собственными клеветническими измышлениями о друге.
Вскоре Ефрем обнаружил, что Азиза радуют также и шутки надо мной. Принц с Ефремом взяли за манеру именовать меня «философом» и «волхвом». Порой Ефрем спрашивал меня с притворной серьезностью: «Самуил, мы с визирем совещались, как бы нам изыскать средства, чтобы пополнить казну. (Надо сказать, что о казне он не врал: из-за военных расходов запасы золота таяли, как снег по весне.) Конечно, я могу договориться о ссудах, но я вдруг подумал, а что, если есть способ понадежнее? Принц сказал мне, что ты открыл тайну философского камня. Мы тут как раз недавно обсуждали, а не учредить ли нам министерство алхимии. В результате работ по строительству мечети у нас образовалась целая гора гранитного щебня. Может, возглавишь министерство и превратишь хотя бы немного этого щебня в золото?»
