Книга алхимика - [23]

— Лучше им, действительно, ничего не знать, — вздохнул Пинсон. — Если правда выйдет наружу… Ни к чему хорошему это не приведет.

— Солдаты собираются подорвать собор? — тихо прошептала Мария. — Не беспокойся, я уже большая девочка, я никому не скажу.

— Ты угадала. Они на это пойдут, если не останется другого выхода.

— Тот самолет, над собором… Он был фашистским? — спросила рыжеволосая. — Солдаты ждут, что на них пойдут в атаку? Скоро начнется бой?

— Да, если фашисты откажутся от переговоров.

— Каких таких переговоров? — прищурилась Мария. — Так вот зачем нас нарядили в монахинь? Хотят предложить обмен? Их жизни на наши? Думаешь, фашисты на это пойдут?

— Весьма вероятно, что да. Кроме того, даже если уловка не сработает, я уверен, что нас отпустят до начала боя. Этот сержант… Огаррио… так зовут их командира… Одним словом, он показался мне достойным человеком.

— Ты совершенно не умеешь врать. А еще политик… — Закурив, Мария сделала две глубокие затяжки. У нее тряслись руки. — Все верно. Остальные не должны знать о том, что на самом деле происходит. Но кое-что мы им все-таки обязаны рассказать. Они не глупы и наверняка уже пришли к определенным выводам. Если будем вести себя уверенно, быть может, они поверят, что в итоге нас всех отпустят. Черт! Угораздило же мне попасть в такой переплет.

— Ты очень храбрая, — сказал Пинсон.

— Я очень глупая, — поправила его Мария. — Впрочем, в данный момент я больше переживаю не за себя, а за твоего внука. Сейчас он успокоился, но совсем недавно его мучили кошмары, и он постоянно просыпался. Надо его как-то отвлечь. А то он столько уже всего натерпелся… Я пыталась рассказывать ему сказки, которыми когда-то развлекала своего Пабло, но я их толком и не помню… Да и Пабло все равно был слишком мал, чтобы их понимать. Кроме того, мне сейчас так страшно, что все мысли в голове путаются… Вот если бы под рукой была книга…

— Книга?

— Ну да, чтобы хоть как-то отвлечься. Как думаешь, сможет ли нам твой сержант Огаррио добыть сборник сказок? Он ведь, по твоим словам, достойный человек, — рыжеволосая коснулась руки Пинсона. — Шучу-шучу, Энрике.

— Смотри, что я там внизу нашел, — сунув руку в карман, профессор вытащил из кармана книгу.

Мария быстро заглянула в нее и с кислым видом воззрилась на Пинсона.

— Какой от нее толк? Она же на арабском.

— Я знаю арабский, — чуть пожал плечами Пинсон, — могу перевести.

— Ну и ну… — Губы рыжеволосой медленно расплылись в улыбке. — А ты умеешь удивлять. Многогранная же ты личность! Ладно, давай попробуем почитать Томасу, когда он проснется.

Пинсон пробежал глазами первую страницу, содержавшую нечто вроде вступления:

«Я Шмуэль Бен Элиша, известный как Шамаль ибн Элиазар или же Самуил Иудей, врачеватель, математик и алхимик, познал, что не сумел преуспеть ни в одной из указанных наук. Я лишь лекарь, который не умеет лечить, играющий с числами бездарь, чьи усилия тщетны, и алхимик, чьи снадобья горше полыни.

Я прожил едва ли тридцать пять лет, но стар не по годам сердцем, душой и телом, что одряхлело раньше срока. Лишь воспоминания о прошлом не увядают, сохраняя прежнюю яркость. Ими я и живу.

Философ Гераклит считал красоту основой всего сущего: света и тьмы, добра и зла, тепла и холода. Он верил в универсальность Логоса, что существует и будет существовать вне зависимости от глупости рода людского. Невзирая на все обрушившиеся на нас беды, я силюсь убедить себя в одном. Если идея, ради которой мы шли вперед, останется жива, значит, все было не напрасно. Преисполненный этой надежды, я вооружился пергаментом, чернилами и лампой, которая будет гореть, покуда в ней не кончится масло. Если на то будет воля Бога-Перводвигателя, у меня хватит времени поведать о том, чего мы пытались добиться».

Начало показалось Пинсону малообещающим — книга могла быть сухим философским трактатом, однако Томас уже проснулся и, закутавшись до подбородка в одеяло, взирал на дедушку огромными, преисполненными ожидания глазами. Мария, дымя сигаретой, всем своим видом показывала, что Пинсону лучше поскорее продолжить чтение. Даже Фелипе Муро, который охранял погрузившийся в сон неф, сел рядом с профессором на алтарные ступеньки и, зажав винтовку коленями, расплылся в улыбке, явно желая послушать, что же будет дальше.

Пинсону очень не хотелось их разочаровать. Он быстро просмотрел следующую страницу. «Та-а-а-ак, тут уже вроде поинтересней», — подумалось ему. Да, конечно, немного мрачновато, ну да ладно. Тут хотя бы речь идет о молодых ребятах, может даже детях…

«Итак, я поведаю о том, кто живет в моем сердце: об Азизе Красивом, которого любил, об Айше Справедливой, о чьей судьбе я не могу вспоминать без печали и скорби, и, главное, я расскажу о Паладоне, пытавшемся более других воплотить в жизнь мечту, объединявшую нас. Вы узнаете об Идее, которая вознесла нас почти до небес, а потом низвергла и развеяла, словно народы после падения Вавилонской башни, оставив меня, будто пророка, в пустыне, полной выбеленных солнцем и временем костей.

Но я помню времена, когда все было иначе. Некогда нам, юнцам, казалось, что солнечные лучи преисполнены надежды. В те дни, когда я, Паладон и Азиз были мальчишками и жили в окруженной горами долине…»