Книга алхимика - [174]

С увеличением их числа в пещере становилось все светлее, а тени на стенах и потолке, которые отбрасывали работающие женщины, делались все четче. Казалось, людей обступили черные согбенные великаны. Эктор и другие мужчины, расположившись на полу возле входа в тоннель, задули свечи — при свете древних жестянок работа у них пошла быстрее. Гарсию очень беспокоили расселины в тоннеле, и потому он решил обвязать всех заложников веревкой. Мигель — последний, кто спустился в мечеть, — притащил ее с собой. Потом мужчины сходили за огромным куском холстины, которым солдаты прикрыли взрывчатку, и разрезали его на длинные узкие куски. Теперь они вязали из них петли, чтобы прикрепить их к веревке, вроде сбруи. Петель предстояло сделать много — по числу заложников.

Пинсон и Мария, оставшись без дела, стояли у Ниши Света, восхищаясь красотой отделанного мрамором и алебастром алькова. Мария, вооружившись обрывками ткани для фитиля и маслом, долго возилась с вделанным в Нишу светильником. Наконец ей удалось его зажечь. В мерцании огонька михраб выглядел еще прекрасней. Пламя играло в розовых сапфирах, украшавших изумительную резьбу, изображавшую переплетение трав, цветов, а также порхающих среди них птиц. В теплом мерцающем свете казалось, будто изящные цветы покачиваются на легком ветерке, а птицы перелетают с одного стебля на другой.

— Какая красота, — прошептала Мария. — Только подумать, последний раз эту лампу зажигали почти тысячу лет назад.

— Паладон и впрямь был гением, — Пинсон выдавил из себя улыбку, стараясь утаить от рыжеволосой красавицы тягостные мысли. — Ты обратила внимание, что ниши по обеим сторонам стены похожи друг на друга как две капли воды.

— Вот только светильник с другой стороны не горит, — отозвалась Мария. — Его уже никто никогда не зажжет. Какая мечеть… аж дух захватывает… Ты знаешь, я походила среди колонн… У меня была свеча, многого с ней не разглядишь, и все же… Ты знаешь, я человек не религиозный… Но это самое благодатное место, в котором мне доводилось бывать за всю свою жизнь… Оно напоено святостью…

— Создатели этого храма тоже религиозностью не отличались. Сейчас таких называют теистами. Они верили в Бога-Перводвигателя, в силу, дарующую жизнь всему, что растет, движется или дышит, даже камням в земле и звездам в небе. Вот кому Самуил с Паладоном посвятили храм. Это их памятник. Ну, точнее, не только их. Это воплощенный в камне гимн человечности, знанию, любви и благородным порывам. Храм во славу лучших устремлений людского рода. — Почувствовав, что на глаза наворачиваются слезы, Пинсон поспешно продолжил, не желая, чтобы Мария заметила, как он страдает от терзающей его тоски. — Возможно, их веру можно назвать своего рода религией, но это религия странная, особая. Эта религия терпимости и беспредельной любви. Именно эта вера и давала силы Самуилу и Паладону вплоть до самого конца. Пожалуй, именно ее они и называли Идеей, которая должна пережить их ужасные времена.

— Храм, славящий любовь… — задумчиво произнесла Мария. — А мы набили его взрывчаткой и собираемся уничтожить.

— Не мы, — поправил он, — Огаррио с солдатами.

— Думаешь, мы чем-то отличаемся от них? Думаешь, мы такие уж чистенькие? — Она принялась ходить туда-сюда. — Помнишь, что сказала бабушка Хуанита, когда Пако собирался убить нас? Сейчас такое время, что невиновных нет. Когда идет война, невозможно оставаться в стороне. Понимаешь, Энрике? Невозможно. На самом деле, Пако не такой уж плохой человек. И Огаррио тоже, и Бесерра, и все остальные. Просто война погубила их души… Да и наши тоже. Нам нравится лить кровь, совсем как крестоносцам или джихадистам из книги Самуила. Половина народа сражается за одно, половина за другое, а кто не воюет, тот в группе поддержки, болеет… Словно речь идет… не знаю… о каком-нибудь дурацком футбольном матче. Господи, как же хочется курить. Иногда меня так и подмывает истошно заорать. Я ощущаю себя совершенно беспомощной… Если бы я могла во всеуслышание заявить: «Мир должен быть устроен иначе». Совсем как Самуил с Паладоном. Они ведь именно это и сделали, построив такую красоту. — Ее губы дрожали, а по щекам текли слезы. — А к завтрашнему дню здесь уже не будет ни мечети, ни собора. Их уничтожит взрыв, который унесет жизни тысяч людей. Да что же это, в самом деле, такое? Почему храм, славящий любовь, должен стать жертвенником, пропитанным человеческой кровью?

Пинсон обнял Марию. Ему очень хотелось признаться ей в любви, сказать, что они нашли друг друга и это здорово, что добро непременно победит, а чудеса существуют… Но он понимал, что делать этого нельзя.

— Нельзя терять надежду на лучшее, — промолвил Пинсон. — Главное, мы спасены. И Томас спасен. Может, ему повезет вырасти в лучшем мире.

— Надеюсь. — Мария внимательно посмотрела на Пинсона. Высвободившись из его объятий, она снова начала ходить взад-вперед. — Хотя, с другой стороны, как можно надеяться на лучшее! Посмотри, что происходит: одни чудища сражаются с другими. Кто бы из них ни победил, нас ждет судьба беженцев, ибо наша страна уже не будет нашей. Какая разница, кто придет к власти: коммунисты или фашисты? Они не позволят, чтобы такие шедевры, как этот собор, существовали и дальше. Мой отец был атеистом, но я думаю, что он отдал бы жизнь ради того, чтобы спасти эту красоту. Насколько я понимаю, его идеалы не сильно отличались от Идеи Самуила. Вот только вряд ли их удастся сохранить для будущего. Да?