Книга 1 - [22]

Страх льется по морщинам,

Мне станет шершень шурином,

А что мне станет сыном?

А не желаю, право же,

Чтоб трутень был мне тесть,

Пора уже, пора уже

Напрячься и воскресть.

Когда в живых нас тыкали

Булавочками тонкими,

Махали пчелы крыльями,

Пищали муравьи,

Мы вместе горе мыкали,

Все проткнуты иголками,

Забудем же, кем были мы,

Товарищи мои.

Заносчивый немного я,

Но в горле горечь комом.

Поймите, я, да многие

Попали к насекомым,

Но кто спасет нас, выручит,

Кто снимет нас с доски?

За мною, прочь со шпилечек

Сограждане-жуки.

И как всегда в истории,

Мы разом спины выгнули,

Хоть осы и гундосили,

Но кто силен — тот прав,

Мы с нашей территории

Клопов сначала выгнали,

И паучишек сбросили

За старый книжный шкаф.

У них в мозгу не вяжется,

Зато у нас все дома,

И пожелают, кажется

Уже не насекомо.

А я — я нежусь в ванночке,

Без всяких там обид,

Жаль над моею баночкой

Другой уже прибит.

АВТОБИОГРАФИЯ

Час зачатья я помню неточно,

Значит память моя однобока,

Но зачат я был ночью порочно

И явился на свет не до срока.

Я рождался не в муках, не в злобе,

Девять месяцев — это не лет.

Первый срок отбывал я в утробе:

Ничего там хорошего нет.

Спасибо вам святители, что плюнули, да дунули,

Что вдруг мои родители зачать меня задумали,

В те времена укромные, теперь почти былинные,

Когда срока огромные брели в этапы длинные.

Их брали в ночь зачатия, а многих даже ранее,

А вот живет же братия — моя честна компания.

Ходу, думушки резвые, ходу,

Слово, строченьки, милые, слово!

Получил я впервые свободу

По указу от тридцать восьмого.

Знать бы мне, кто так долго мурыжил

Отыгрался бы на подлеце,

Но родился и жил я и выжил,

Дом на первой мещанской в конце.

Там за стеной, за стеночкою, за перегородочкой

Соседушка с соседушкою баловались водочкой.

Все жили вровень, скромно так: система коридорная,

На тридцать восемь комнаток всего одна уборная.

Здесь на зуб зуб не попадал, не грела телогреечка,

Здесь я доподлинно узнал, почем она, копеечка.

Не боялась сирены соседка

И привыкла к ней мать, понемногу.

И плевал я, здоровый трехлетка

На воздушную эту тревогу.

Да не все то, что сверху от бога

И народ зажигалки тушил.

И, как малая фронту подмога

Мой песок и дырявый кувшин.

И било солнце в три ручья сквозь дыры крыш просеяно

На Евдоким Кириллыча и Кисю Моисеевну.

Она ему: Как сыновья? — да без вести пропавшие!

Эх, киська, мы одна семья, вы тоже пострадавшие.

Вы тоже пострадавшие, а значит обрусевшие.

Мои-без вести павшие, твои — безвинно севшие.

Я ушел от пеленок и сосок,

Поживал не забыт, не заброшен.

И дразнили меня: недоносок,

Хоть и был я нормально доношен.

Маскировку пытался срывать я,

— Пленных гонят, — чего ж мы дрожим?

Возвращались отцы наши, братья

По домам, по своим, да чужим.

У тети Зины кофточка с драконами, да змеями

То у Попова Вовчика отец пришел с трофеями.

Трофейная Япония, трофейная Германия:

Пришла страна Лимония — сплошная Чемодания.

Взял у отца на станции погоны, словно цацки, я,

А из эвакуации толпой валили штатские.

Осмотрелись они, оклемались,

Похмелились, потом протрезвели.

И отплакали те, кто дождались,

Недождавшиеся отревели.

Стал метро рыть отец витькин с генкой,

Мы спросили: — зачем? — он в ответ,

Мол, коридоры кончаются стенкой,

А тоннели выводят на свет.

Пророчество папашино не слушал витька с корешом:

Из коридора нашего в тюремный коридор ушел.

Да он всегда был спорщиком, припрешь к стене — откажется

Прошел он коридорчиком и кончил стенкой, кажется.

Но у отцов свои умы, а что до нас касательно,

На жизнь засматривались мы вполне самостоятельно.

Все — от нас, до почти годовалых

Толковищу вели до кровянки,

А в подвалах и полуподвалах

Ребятишкам хотелось под танки

Не досталось им даже по пуле

В ремеслухе живи не тужи

Ни дерзнуть, ни рискнуть, но рискнули

Из напильников сделать ножи.

Они воткнутся в легкие от никотина черные,

По рукоятки легкие трехцветные наборные,

Вели дела отменные сопливые острожники.

На стройке немцы пленные на хлеб меняли ножики.

Сперва играли в фантики в пристенок с крохоборами

И вот ушли романтики из подворотен ворами.

Спекулянтка была номер перший,

Ни соседей, ни бога не труся,

Жизнь закончила миллионершей

Пересветова, тетя Маруся.

У Маруси за стенкой горели,

И она там втихую пила.

А упала она возле двери,

Некрасиво так, зло умерла.

Но было все обыденно — заглянешь — город строится

Особенно обидело богатство метростроевца.

Он дом сломал, а нам сказал — „у вас носы не вытерты!

А я за что-то воевал…“, и разные эпитеты.

Как жила от наркотика не выдержала этого

Богатенькая тетенька — Маруся Пересветова.

Было время и были подвалы,

Было дело и цены снижали.

И текли, куда надо каналы

И в конце, куда надо, впадали.

Дети бывших старшин, да майоров

До бедовых широт поднялись,

Потому, что из всех коридоров

Им, казалось сподручнее вниз.

ДВЕ СУДЬБЫ

Жил я славно в первой трети

Двадцать лет на белом свете

По влечению.

Жил безбедно и при деле,

Плыл — куда глаза глядели

По течению.

Думал: вот она, награда,

Ведь ни веслами не надо,

Ни ладонями.

Комары, слепни да осы

Донимали, кровососы,

Да не доняли.

Слышал, с берега вначале

Мне о помощи кричали,

О спасении…

Не дождались, бедолаги,

Я лежал чумной от браги,

В расслаблении.

Заскрипит ли в повороте,

Крутанет в водовороте

Все исправится.