Ключевой - [12]

– Слушай, – сказал я твердо, – то, о чем я говорил ночью и о чем говорили мы сейчас, ты никому не расскажешь.

– Обижаешь… – начал было Мишин.

– А если ты не послушаешь меня, я расскажу Машке, что ты ее облако взломал и дергаешь ее фотки в ванной.

– Чего?! – протянул он, моментально краснея.

– Игорь, мы друзья, но, прости, мне надо как-то защитить информацию. О взломе знаю только я. И обещаю, если ты будешь себя вести разумно, ни одна живая душа об этом не узнает.

Он как-то поник, съежился.

– Ладно, я пойду. – Большой и пухлый, он поднялся и шагнул к выходу. Мне стало его жалко.

– Бро, – окликнул я и сложил на пальцах знак «о’кей», только вместо указательного соединил с большим средний палец, так мы успокаивали друг друга еще в университете. – Все будет «чотко».

– Я понял, – кивнул он и вышел.

Новость о том, что я знаю про его чувства к секретарю, буквально превратила его в тень. Может ли, как он считал, некрасивый, страдающий лишним весом корреспондент, перестирывающий нижнее белье светских пустышек, рассчитывать на взаимность такой далекой и прекрасной повелительницы офисных телефонов Марии Бартош, у которой в фаворитах был сам Шацкий?! Наверняка нет.

А про взлом аккаунта он сам мне признался на одной из вечеринок, напившись в хлам. Сначала похотливо облизывал губы, листая фото ее личного архива, до которого сумел добраться. А потом плакал, что жить без нее не может, и взял с меня клятву, что я никому об этом не скажу. Наутро он, правда, уже ничего не помнил. Я выяснил это наводящими вопросами и, убедившись, что это так, забыл об этом, как я думал, навсегда. Но нет, пригодилось, будь оно неладно.

На душе было гадко. И от того, что я обидел старого товарища, и от того, что на самом деле я даже постыдно желал, что с Портновой все могло оказаться правдой, и от того, что я обидел уже самой этой мыслью Веронику.

Я двинул мышкой, экран монитора загорелся, компьютер вышел из спящего режима. Введя пароль, я быстро отыскал уже готовый текст о скандале в Пенсионном фонде, не стал ничего править и выдумывать, а просто переслал его Курыгину.

Затем я открыл поисковик и ввел: «Иван Ключевой журналист личная жизнь дети». Мне высыпалась куча ссылок на мои статьи, какие-то видео моих выступлений и довольно много фотографий. Несколько наших совместных с Вероникой. И далее – в основном я на брифингах и пресс-конференциях. Я пролистал пару страниц, дойдя до каких-то уже незнакомых людей, но нигде не было нашего знаменитого фото с Максом, которое у меня стояло в качестве «аватара» моей страницы и которое сделал тот же Литовченко, когда я приходил с сыном в редакцию. Я сидел, держа его на руках, здесь же, в своем рабочем кресле, а он весело протягивал фотографу карандаш, который схватил у меня со стола.

Последующий час я посвятил изучению Сети, пытаясь найти хоть какие-то зацепки. Кроме своего собственного, я просмотрел профили моего отца, Вероники, ее родителей… Представьте себе, что все фото и видео те же самые, вся та же жизнь, но из нее исключили одну главную деталь!

Это было просто поразительно. Я полагал, что некоторые события не могли происходить без участия Максима. Как, например, наша поездка в Питер на его трехлетие. Но нет, вот мы с полковником и Инессой Эдуардовной сидим за столом, а на руках у нее вместо Макса… букет цветов! Фотография была размещена на «стене» у Вероники и подписана: «Семейный ужин. Поздравляем маму». И правда, тогда, по стечению обстоятельств, теща получила звание почетного работника культуры Санкт-Петербурга. Мы еще все смеялись, что двойной праздник. Выходит, одинарный?

Или мой папа в парке на аттракционах. В оригинале он стоял и держал за руку внука, который поглощал сахарную вату. Сейчас же он стоял также на фоне «Орбиты», но был один, показывая большой палец вверх. Я сам делал это фото, прекрасно помню все детали. Они сохранились… не было только ребенка. Зачем, спрашивается, двум взрослым мужикам идти в детский парк? Текст под фотографией гласил: «Решил с сыном посетить парк моего детства. Сын снимает». Не придерешься!

В какой-то момент я поймал себя на мысли, что я просматриваю все без особых эмоций, словно провожу журналистское расследование. Страшная боль, которая жила во мне еще пару часов назад, вдруг куда-то ушла. Я стал практически спокоен, как всегда. Фиксирую факты, сравниваю даты, сопоставляю данные.

Я откинулся на спинку кресла. Закрыл глаза.

– Ложкой снег мешая, ночь идет большая, – начал я с грустью напевать себе под нос любимую песенку сына из мультика, который мы смотрели с ним, наверное, раз сто. – Что же ты, малышка, не спишь?..

Стоп! Не малышка, а глупышка! Я открыл глаза, с удивлением понимая, что я не помню, как звучит песня дальше! «Спит веселый клоун…» Нет! «Рыбки уснули в пруду…» Я быстро вернулся в поисковик и вбил первые строки песни. Продолжение было таким: «Спят твои соседи, белые медведи…» и так далее. Песня из мультфильма «Умка», 1981 год, «Союзмультфильм». Но я не помнил эти строки!

И тут, в этот самый момент, я с ужасом осознал, что… не помню лица Максима. Словно огромная белая пелена наваливается на мои воспоминания. Они ускользают, растворяются в этом тумане, уходят все дальше в холодную белую мглу. Я почти физически ощутил, что моя память изменяется. В ней начали появляться вещи, которых не было. Я вдруг увидел перед собой темную дорогу, фары выхватывают неровные края кювета. Мы подъезжаем к воротам нашей дачи, и на сиденье рядом сидит Портнова. Это было сегодня ночью! Холодный пот прошиб меня.