Ключ. Возвращение странницы - [3]

Он снова потянулся за чашкой и продолжил:

– Завтра приедет человек из военного министерства. Я допью чай и позвоню ему. Я скажу: «Ну, сэр Джордж, я закончил. Можете приехать и сами убедиться. Привозите экспертов. Пусть посмотрят и проверят. Я передам вам формулу и свои записи. Я отдам вам все. Берите харшит и пускайте в дело. Моя задача выполнена».

Дженис быстро ответила:

– Вы грустите от того, что пора отпустить «ребенка»?

Харш снова улыбнулся.

– Наверное… немного.

– Разрешите, я налью еще чаю.

– Ты очень любезна.

Он ласково смотрел на девушку, пока та наполняла чашку. Она так хотела сказать что-нибудь, чтобы Харш перестал грустить. Дженис терялась, не могла подобрать правильные слова – брякнуть что-нибудь не то было бы нестерпимо. Она могла только принести ему чай. Она не знала, что ее мысли отражаются в глазах и на губах, в румянце на щеках, в движениях умелых рук.

Харш заметил:

– Ты очень добра.

– Нет-нет…

– А вот и да. И поэтому мне очень приятно.

Он помедлил и добавил, не изменившись в голосе:

– Моя дочь сейчас была бы твоей ровесницей… может быть, чуть старше… даже не знаю.

– Мне двадцать два.

– Да… ей исполнилось бы двадцать три. Ты на нее похожа. Она тоже была худенькой и смуглой… и очень смелой. – Харш вдруг пристально взглянул на Дженис. – Только не жалей меня, иначе я не смогу о ней говорить, а сегодня очень хочется. Понятия не имею почему… – Он помолчал, потом продолжил: – Знаешь, когда случается так называемая трагедия… когда ты кого-нибудь теряешь, причем не естественным образом, а каким-нибудь способом, который вселяет в душу страх… становится очень трудно рассказывать о том, кого ты лишился. Слишком много сострадания… поэтому неловко. Говорить тяжело, потому что собеседник боится слушать. Он не знает, что сказать, и ничего не может сделать, ни он, ни кто-нибудь другой. И в конце концов вообще перестаешь говорить. И иногда мне из-за этого очень одиноко. Сегодня я очень хочу поговорить.

Дженис почувствовала, что глаза щиплет, но сдержала и слезы и дрожь в голосе.

– Вы всегда можете поговорить со мной, мистер Харш.

Он дружелюбно кивнул.

– Это счастье для меня, потому что я хочу рассказать о приятных вещах. Моей дочери досталась счастливая жизнь. Мать, я, молодой человек, за которого она собиралась замуж, и много друзей. Ей дарили столько любви, и пусть даже в конце была боль, я сомневаюсь, что страдания перевесили счастье, что сейчас для нее они – нечто большее, нежели дурной сон, приснившийся год назад. Поэтому я приучил себя думать только о хорошем.

Дженис спросила вовсе не то, что собиралась:

– И у вас получается?

Харш помедлил, прежде чем ответить.

– Не всегда, но я пытаюсь. Сначала не получалось. Понимаешь, они обе погибли: жена и дочь. Мне не для кого стало жить. Когда рядом есть человек, которого нужно поддерживать, становишься очень сильным… но у меня такого человека не было. Ненависть и желание отомстить – страшный яд. Я не буду об этом говорить. Я работал как проклятый, потому что увидел способ осуществить страшную месть. Но сейчас все изменилось. Даже когда я в последний раз встречался с сэром Джорджем, яд еще не выветрился. Он оставался внутри очень долго, и хотя некоторые вещи его вытесняли, в темных уголках сидела та, другая тьма. Очень примитивная штука – а мы еще не вполне цивилизованны. Получив удар, мы стремимся дать сдачи. Если нас ранят, мы не думаем о том, насколько нам больно, мы хотим причинить боль тому, кто нанес рану… – Он медленно покачал головой. – Люди далеки от цивилизации и полны той самой глупости, которая отравляет мир.

В голосе Харша зазвучали доверительные нотки.

– Ты знаешь, что там, в кабинете сэра Джорджа, я предавался гневу, как дикарь, и наслаждался этим? Но позже мне стало очень стыдно, потому что такие вещи… это как напиться, только, конечно, намного хуже, поэтому я имел полное право стыдиться. Но теперь все иначе. Не знаю – то ли потому что я устыдился, то ли потому что мой труд окончен и я больше не могу прятаться в темных уголках. Мне нужен свет, чтобы увидеть, что такое я делаю… потому что сам не знаю. Знаю лишь, что больше не желаю мести. Я хочу дать свободу тем, кого обратили в рабство. Чтобы этого добиться, надо взломать двери тюрьмы. Поэтому я передаю харшит в руки правительства. Когда тюрьмы будут сломаны и люди снова смогут жить, я буду радоваться, сознавая, что способствовал тому. Тот, кто отравлен ненавистью, никому не поможет.

Ласково и поспешно Дженис заговорила:

– Я очень рада, что вы высказались. Вы просто чудо. Но… мистер Харш, неужели вы уедете?

Он, казалось, испугался.

– С чего ты взяла?

– Не знаю… показалось… вы как будто попрощались.

Девушке предстояло запомнить эти слова и не раз пожалеть, что она произнесла их.

– Возможно, дорогая. Я простился со своей работой.

– Но не с нами! Вы ведь не уедете отсюда? Я не останусь здесь без вас.

– Даже чтобы помочь моему доброму другу Мэдоку?

Дженис слегка поморщилась и качнула головой.

– Или мне, если я останусь и буду с ним работать?

– А вы останетесь? – пылко спросила она.

– Не знаю. Я дошел до конца. Где-то я читал, что каждый конец – это очередное начало. В данный момент я уперся в стену. Если по другую сторону и есть новое начало, я не вижу, каково оно. Возможно, я останусь работать с Мэдоком… – В улыбке Харша скользнула легкая ирония. – Как благостно будет производить синтетическое молоко и синтетические яйца или концентрат говядины без всякого участия кур и коров. Бывали времена, когда я завидовал Мэдоку – и какое же удовольствие он испытает, когда поймет, что обратил меня в свою веру. Наш дорогой Мэдок – фанатик.