Ключ - [33]

— Остановитесь! Скажите, где наша дочь, и мы поедем туда вместе с вами. Если у Полли ключа не окажется, вы можете убить меня. Разве мы станем вас обманывать, зная, на что вы способны?

Слова Алисы заставили его вновь призадуматься:

— Вы не звонили легавым?

— Нет. Я же сказала: нам нужен только ребенок, больше ничего. Вам требуется ключ. Если вы искалечите нас, не выиграет ни одна из сторон. Разве не понятно?

Подозрительно разглядывая нас, он вновь погрузился в раздумье. Мы стояли на кухне в напряженной тишине. Потом он медленно произнес:

— Вот что, Кэмбер, и ты, леди, тоже. Вы играете в опасные игры. Когда сдаешь колоду и хочешь передернуть карту, надо помнить, с кем играешь. Мой отец Густав Шлакман не был ангелом, но толстяк хуже. Старик был подлым выродком, ему доставляло удовольствие убивать. Вот почему он пошел в СС. Там человек получал шанс пробиться. Моего старика это не интересовало, главное для него было убивать. Смерть людей доставляла ему радость. Вы поняли?

Мы оба кивнули, а Алиса добавила, что понимает.

— Хорошо, леди. Ты ловкая, голова у тебя не соломой набита. Значит, ты меня поняла?

— Я поняла, что вы имеете в виду.

— Отлично. Но толстяк хуже моего отца, много хуже. Если человек убивает ради удовольствия, я могу его понять, у людей разные хобби. Но толстяк убивает, когда ему кто-то неудобен. Вот так! — Он щелкнул пальцами. — Понятно?

Мы снова кивнули.

— Я веду с толстяком двойную игру, а это значит, что обмануть себя не позволю. Понятно?

— Вы хотите взять содержимое сейфа себе? Только себе?

— Именно, леди. Попробуйте обмануть меня, и ни Бог, ни черт вам не помогут. Я убью и вас, и девчонку. Вы мне верите?

— Я верю, — прошептала Алиса.

— Хорошо. Значит, договорились. Они приказали тебе достать лодку, Кэмбер. Ты достал ее?

— Да.

— Где?

— На лодочной станции. На Хакенсек-Ривер.

— Понятно. Револьвер у тебя есть?

Я отрицательно покачал головой.

— Слизняк, — презрительно сказал он. — Собираешься играть с шулерами, а понять не можешь, что без козырей сразу сыграешь в ящик. Ладно, будем играть бескозырку.

— И ещё одно: я еду с вами, — сказала Алиса.

— Что?

— Вы слышали — я еду с вами.

— Умолкни, леди, — сказал он. — Нам такие пончики ни к чему.

— Это мой ребенок, и я тоже еду. И послушайте, Шлакман, никогда больше так ко мне не обращайтесь.

— Как именно?

— Когда вы разговариваете со мной, называйте меня миссис Кэмбер. Не леди и не пончик. Миссис Кэмбер.

Шлакман остолбенело уставился на нее.

— Я не собираюсь падать в обморок при виде ваших мускулов, — продолжала Алиса, — и согласилась на сделку с вами, потому что люблю свою дочь и хочу, чтобы она осталась жива. Но вы должны соблюдать приличия. Иначе сделки не будет.

— Ладно, ладно, поезжайте с нами, леди. Но держите рот на замке. Бабья болтовня может свести с ума.

10. Река

Оглядываясь назад, я прихожу к выводу, что мы действовали без всякого плана, каждый наш шаг годился лишь для данных конкретных условий. Тем не менее во всех критических ситуациях мы поступали единственно верным образом, и наши поступки были разумными, по крайней мере в той степени, которая оставляла нам возможность дальнейших действий. А это имело первостепенное значение, поскольку мы достигли точки, где три жизни тесно переплелись друг с другом — моя, Алисы и Полли, и все эти жизни находились в такой опасности, что один неправильный шаг мог привести к общей гибели. Непрерывно импровизируя, мы как минимум достигли одной важной цели — остались в живых.

Впоследствии я неоднократно размышлял о понятии времени и пришел к выводу, что его смысловое содержание чрезвычайно субъективно. С момента, когда я встретил Шлакмана на платформе метро, и до нашего, моего и Алисы, ухода из дома вместе с его сыном прошло ровно двадцать шесть часов. Но это было хронологическое время. Субъективно я прожил за эти часы неизмеримо дольше, чем в любой вырванный из моей жизни день. За этот временной интервал я перенес малодушный страх, ни с чем не сравнимый ужас, крайнюю степень отчаяния и неизвестную мне ранее ненависть, научившись при этом — пусть ещё в недостаточной степени — владеть всеми перечисленными чувствами. В данный момент я был союзником негодяя, чей отец командовал концентрационным лагерем в гитлеровской Германии.

Я стал его союзником, отдавая себе отчет в том, что ближе к ночи он, скорей всего, уничтожит меня, а возможно, также мою жену и дочь.

Я не видел способа бороться с ним или, по крайней мере, помешать ему. И тем не менее, сознавая всё это и смирившись с реальностью, я сохранял способность действовать. Ещё двадцать четыре часа назад подобное было немыслимо для меня. Я не гордился собой и даже не слишком задумывался о своем поведении. Однако факт оставался фактом: характер Джона Кэмбера был способен к переменам.

Машина Шлакмана стояла в нескольких кварталах от нашего дома. Мы выскользнули через заднюю дверь, пробрались через живую изгородь во двор Макаулзов, чей дом примыкал к нашему с тыльной стороны, и дошли до машины Шлакмана. Мы оставили горящими все лампы в доме и ухитрились ускользнуть без особых трудностей. У Макаулзов был пудель. При виде нас он начал отчаянно лаять, но хозяева в тот вечер, видимо, отсутствовали, потому что ни одно окно в доме не открылось и никто нас не окликнул.