Ключ к Ируниуму - [5]

Утром, то есть уже очень скоро, так как ночь подходила к концу, ему придется встать и поспешить на выставку, где он будет вынужден со знанием дела рассуждать о реактивных двигателях, уровнях эффективности и прочих профессиональных тонкостях. Престайн вяло лежал в кресле и без воодушевления рассматривал комфортабельный номер отеля. Он чувствовал себя подавленно. Фрицци ворвалась в его жизнь, принеся с собой свежий ветер новых ожиданий — и вот теперь ее не стало. Но куда же она исчезла?

Люди не могут исчезать с самолетов — по крайней мере, не могут исчезать бесследно.

Престайн не заметил, как она встала с кресла. Его спрашивали об этом снова и снова. Нет — он не замечал, чтобы она вставала. Пытаясь сосредоточить отуманенный рассудок на минувших событиях, он лишь припоминал, как она говорила нечто легкое и маловразумительное и свои равно небрежные ответы. Но потом оба они немного вздремнули с полузакрытыми глазами, почти отрешившись от внешнего мира. Престайн не заметил, когда она ушла.

Он чувствовал, что должен что-то предпринять. Ему казалось, что все случилось по его вине. Он чувствовал — ну, признайся же, наконец, сам себе — он чувствовал за собой вину. Огромную вину.

Зазвонил телефон.

Престайн бросил в трубку «Живо!» прежде, чем успел додуматься притвориться, будто он уже спит.

— Господин Престайн? — голос был твердым, но слабым, словно его владелец был когда-то профессиональным певцом, но в расцвете своего таланта потерял владение частью голосовых связок.

— Э… да-а… кто говорит?

— Вы меня не знаете, господин Престайн. Меня зовут Маклин. Дэвид Маклин. Я должен немедленно повидаться с вами.

— Извините, но это никоим образом…

— Речь идет об, э… исчезновении молодой леди.

— Пусть так, господин Маклин. Сегодня я уже вполне достаточно говорил на эту тему. Очень сожалею. Позвоните мне утром.

Он положил трубку. Почти тотчас же телефон зазвонил снова.

Кипя от гнева, Престайн схватил трубку и прокричал:

— Послушайте! Я устал, я пережил потрясение и пытаюсь заснуть. Оставьте меня в покое, идет?

Ему ответил очень глубокий, хрипловатый горловой голос, вызывающий мысли о шампанском и ручных леопардах:

— Вы это говорите мне?

— Э… — проговорил Престайн, прочищая горло. — Прошу прощения. Я думал…

— Неважно, что вы думали, Боб — я ведь могу называть вас Боб, не правда ли? — на сей раз я вас прощаю.

— Спасибо, — ответил Престайн, как идиот.

— Я знаю, как вы должны были страдать, бедный мальчик. Я решила, что нужно мне позвонить вам и сказать, что я сожалею тоже. Это наверняка было для вас так ужасно!

— Да, э… с кем я говорю?

В горловом голосе появился намек на улыбку.

— Я — графиня Фердитта Франческа Каммачия ди Монтеварчи. Вы, дорогой мальчуган, можете называть меня Фердиттой.

— Понятно. Вы знали мисс Апджон?

— Ну конечно! Я была ее близким другом — очень близким.

Все это меня так расстраивает, — Престайн услышал довольно-таки ханжески сработанный подавленный всхлип. — Я должна повидаться с вами, Боб! Я ведь могу прийти, не правда ли?

— Как, вы хотите сказать — прямо сейчас?

— Конечно. У вас сейчас был такой голос — прошу прощения — ну прямо как будто вы американец…

— Наполовину.

— Ах, ну, это все объясняет. Однако здесь, в Риме…

— Я знаю.

Престайн не ведал, смеяться ли ему, сердиться или положить трубку. Впрочем, он знал, что последнего не сделает. — Я уже бывал в Риме.

— Ах! — сожаление и соблазн слились в этом вздохе воедино. — Как жаль, что мы не встретились раньше! Графиня замечательно говорила по-английски; возникавший время от времени слабый намек на акцент лишь подчеркивал обаяние голоса; так, во всяком случае, Престайну казалось.

— Я оставлю дверь приоткрытой, — решился он. — Номер семьсот семьдесят семь.

Ответом ему был тот же мурлыкающий вздох, исполненный на этот раз удовлетворения:

— Ах! Примечательный номер, мой милый Боб. Я не заставлю вас ждать.

Телефон умолк прежде, чем Престайн успел что-либо ответить.

Ну, ладно.

Ситуацию, в которой он очутился, отлично можно было передать выражением «прямо как в романе». И все-таки, и все-таки…

Престайн направился в ванную и провел рукой по подбородку, тупо глядя в зеркало. Затем он принялся доставать бритву и крем для бриться — электробритвы его никогда не удовлетворяли. В чем-то, если не во всем, Престайн был пунктуален до мелочей.

Странная мысль пришла ему в голову. Фрицци говорила, что это ее первый визит в Рим — вернее, был бы первый визит, если бы она добралась до города — так что соблазнительная графиня ди Монтеварчи, должно быть, встречала ее где-то в другом месте. Интересно, однако же. У него-то сложилось впечатление, явно ошибочное, будто Фрицци — птенец, только что вышедший из гнезда, несмотря на ее род занятий и принятую ей позу. Он почти ожидал, что телефон вот-вот вновь зазвонит, пока он бреется.

Престайн испытывал определенное возбуждение. В конце концов, ему впервые в жизни представилась возможность принимать у себя настоящую живую графиню в столь ранний час. Конечно, он хорошо сознавал, что на самом деле его волнует только ее дружба с Фрицци; все утонченное очарование, исходящее от этой европейской дамы, при обычных обстоятельствах ничуть не затронуло бы его чувств. Не так уж он гонялся за утонченностью. Даже во время их короткого знакомства с Фрицци влечение к ней смешивалось у Престайна с жалостью из-за ее попыток изображать утонченность. Дверь бесшумно отворилась, когда Престайн надевал легкий серый пиджак. Он увидел, что дверь отошла внутрь, мельком увидел стену коридора, оклеенную обоями под мрамор, которую тотчас заслонила движущаяся фигура. Затем Престайн сердито шагнул вперед, взмахивая руками, как будто отгоняя овец, и возопил: