Ключ - [8]

Браун пожал ему руку и вышел. По освещенному электричеством коридору гостиницы, в сопровождении мосье Берже и каких-то людей подозрительного вида, быстро шел высокий седоватый, чуть сгорбленный человек, в шубе с большим бобровым воротником, в меховой шапке. Это был Сергей Васильевич Федосьев, известный всей России, — известный не сам по себе (о личности его почти никто ничего не знал), а по той должности, которую он занимал: по должности этой он ведал политической полицией Империи. Федосьев шел, нервно оглядываясь по сторонам. Проходя мимо Брауна, он окинул его поспешным подозрительным взглядом, вдруг остановился и спросил негромким голосом:

— Если не ошибаюсь, Александр Михайлович Браун?

Браун молча наклонил голову.

— Не знаю, помните ли вы меня? Мы когда-то учились вместе в университете… Я Федосьев.

— Я помню вас.

Федосьев быстрым, не вполне уверенным, жестом протянул ему руку.

— Мы не встречались лет двадцать пять, — сказал он, любезно улыбаясь и не спуская холодных глаз с Брауна. — Но я следил за вашей карьерой, слышал, читал. О вас много писали два года тому назад, когда вы получили медаль имени Дэви…

— Вы помните и это?

— Как видите. Очень горжусь тем, что был университетским товарищем знаменитого ученого.

Браун развел слегка руками. Ответить комплиментом было мудрено: карьеру Федосьева хорошо знала вся Россия.

— Слышал, что вы давно поселились в Париже: у нас, по глупости нашего правительства (он особенно отчетливо произнес эти слова), у нас не сумели вас оценить. Знаю и то, что вы недавно вернулись в Россию и работаете в тылу и на фронте на пользу химической обороны государства. Был бы искренно рад встретиться с вами и побеседовать? — полувопросительно добавил он.

— К вашим услугам.

— Очень, очень хочу, — проговорил Федосьев. — Вы здесь изволите жить?.. До скорого свидания. Я позвоню вам по телефону. Весьма рад встрече.

Он крепко пожал руку Брауну. Дверь номера 67 открылась. На пороге показался с некоторым беспокойством Яценко. Он с достоинством поклонился Федосьеву и пропустил его в дверь. Мосье Берже и подозрительного вида люди остались в коридоре.

VII

Яценко понимал, что неожиданное посещение Федосьева имело отношение к делу об убийстве Фишера. Это было неприятно следователю. Он считал отрицательным явлением самое существование особой, самостоятельной и полновластной политической полиции. Ее вмешательство, хотя бы и отдаленное, в дела судебного следствия представлялось ему нарушением основных идей и традиций реформы шестидесятых годов.

Николай Петрович с официальной учтивостью поздоровался с Федосьевым и слегка придвинул ему кресло. Этот хозяйский жест должен был дать почувствовать посетителю, что в номере Фишера распоряжается он, Яценко. Федосьев, однако, не обратил, по-видимому, никакого внимания на смысл жеста и даже на сам жест. Любезно, как со старым знакомым, поздоровавшись с Яценко (которого он едва знал), он, не садясь, неторопливо и внимательно стал осматриваться в комнате. Хотя это продолжалось недолго, следователь успел два раза кашлянуть, — второй раз с легким раздражением. Он еще тронул кресло, предназначенное для посетителя, а затем отошел по другую сторону письменного стола.

— Вашему Превосходительству угодно было меня видеть? — сухо произнес он.

— Так точно… Прошу Ваше Превосходительство извинить беспокойство, — сказал Федосьев. — Николай Петрович? — полуспросил он, садясь.

Следователь кивнул головой. Его смягчил тон Федосьева и то, что гость знал его имя-отчество. Сам он, однако, продолжал обращаться к Федосьеву официально.

— Как вы догадываетесь, Николай Петрович, — неторопливо и гладко, негромким голосом заговорил Федосьев, — я решился побеспокоить вас в связи с тем делом, которое находится в вашем производстве. Узнав о происшествии с Фишером, я утром позвонил по телефону в министерство, и мне оттуда сообщили, что дело поступило к вам. Разумеется, я был искренно этому рад: ваш опыт и энергия мне, как всем, хорошо известны (Яценко молча поклонился). И я подумал, чем писать всякие бумаги, гораздо проще непосредственно обратиться к вам, для выяснения некоторых обстоятельств этого дела.

— Ваше Превосходительство предполагаете, что дело Фишера может быть не чуждо политического элемента?

— О, нет, я ничего не предполагаю, Николай Петрович, — сказал Федосьев. — Или, вернее, я a priori допускаю возможность политического элемента во всяком деле такого рода

«Какого рода?» — спросил себя Яценко. Федосьев понял его мысль.

— Банкир Фишер, — произнес он неохотно, — был крупный делец международного масштаба, неопределенной национальности, с немецкой фамилией. Наше ведомство обязано хоть издали следить за подобными людьми, особенно в грозное военное время. А если такой человек умирает в загадочной обстановке, то я был бы просто нерадив в исполнении своих обязанностей, когда не осведомился бы об обстоятельствах этого дела.

— Таким образом, я должен предположить, что Ваше Превосходительство желаете получить сведения о порученном мне деле, так сказать, в частном порядке?

Федосьев взглянул на следователя.

— О да, в частном порядке, только в частном порядке, — с некоторым нетерпением проговорил он. — Если б я хотел идти путем официальным, я сказал бы об этом (Федосьев назвал по имени-отчеству председателя совета министров), он обратился бы к министру юстиции, министр юстиции к прокурору палаты, а прокурор палаты истребовал бы справку у товарища прокурора, который наблюдает за вашим следствием… Согласитесь, что не стоит беспокоить столько занятых людей. Я поэтому в частном порядке прошу вас изложить мне ваши сведения и предположения о деле, — сказал он, подчеркивая слово «прошу».