Клятвопреступник. Избранное - [153]

— Здравс-твуй-те, девушка!

Он не сказал: прощайте. И, наверное, он был прав.

Девушка должна уверовать в то, что будет здравствовать много лет и зим…

Приехав домой на каникулы, сыновья привезли книжку в крепкой коричневой одежке.

— Тут про человека нашей Реки написано, — сказал Микуль, Волнистая Голова. — Про Федора-старика из рода Казамкиных.

Дело было вечером, после ужина. И отец, мастеривший топорище, сказал:

— Раз написано — читай, послушаем, — и взялся за нож, поскольку руки не должны быть без дела.

И старший начал читать. В книге был описан один эпизод из жизни старика. Тот, военный, который Демьян хорошо знал. Сначала он слушал и строгал. Потом его руки замедлили движение, и он отложил в сторону нож и топорище. И теперь только слушал. И руки его со следами многочисленных порезов и ссадин, казалось, тоже прислушивались к странно звеневшему голосу сына.

В памяти невольно всплывали картины жизни военных лет и зим…

Смолк сын. Книга все свои слова о старике сказала, понял Демьян.

Дом долго молчал.

Наконец Микуль, встряхнув светлые кудри, тихо спросил отца:

— Возможно ли такое?..

Отец, по обыкновению, помедлил, потом, взвешивая каждое слово, проговорил:

— Было такое дело… Было.

— А больница?! — встрепенулся младший, Юванко. — Там бы все ему сделали. Может, вылечили бы!..

— Хе, в больницу? — удивился Демьян. — Так это дело-то в какие времена было?! В войну еще… Это сейчас, случись что, — вертолеты, самолеты и всякие другие машины тебе! А тогда, кроме оленьей упряжки, мы ничего не знали. Все на оленях.

— На оленях могли его в район отвезти? — спросил Микуль.

— Так дело к весне было. Когда ему стало хуже, распутица началась. А до района-то вон сколько дней надо ехать! Расстояние-то по тем временам не шуточное!

Помолчав Демьян, потом припомнил:

— Председателем колхоза тогда Коска Большой был. Рисковый человек. Большой человек. Тоже из рода Казамкиных. Так вот он, несмотря на распутицу, предлагал на оленях до района. Но Федор-старик наотрез отказался.

— Почему отказался?

— Наверное, о земле думал. Человек чем старше, тем крепче привязывается к тому месту, где родился и вырос. А ведь он мог уехать и не вернуться…

— А почему от людей ушел?

— Может быть, он не хотел сострадания. И не хотел причинить боль своим близким. Иногда в одиночестве легче…

— Это… мог сделать кто-то другой? Не сам, ведь другому сделать… проще, что ли…

— А у кого было такое право?! Кроме доктора, конечно. А доктора не было. Да и то не всякий, наверное, согласился бы в этакой-то глуши.

— Чем-то лечился? Что-то у него было?

— Конечно. Разные травы, смолы, отвары грибов. Медвежье горькое, медвежье режущее, медвежья вода[126]. Да мало ли других целебных вещей в наших урманах и борах? Все это помогало ему выжить.

— А как он охотился после?

Как? Как все охотники. Осенью, по малому снегу, на оленьей упряжке охотился на белок и глухарей. Зимой, по глубокому снегу, конечно, лишь настораживал и проверял потом капканы и ловушки…

— Тут написано: наградили его медалью…

— Это уже по окончании войны. Оказалось, что он очень помог фронту — сдал много пушнины в военные годы.

— После войны он долго охотился?

— По-моему, не очень долго. Может, год-два. Может, больше. Как только кончилась война, здоровье его пошло на убыль, труднее ему стало. Главное, он выиграл войну. Тут и старшие сыновья его второго дома[127], Спиридон и Сидор, стали подрастать, на охоту стали ходить.

— В книге еще Сухинин есть…

— А-а, это из района, Сухинин. В войну он главным по пушнине был. Все хорошо помнят его. Тогда он среди охотников дневал и ночевал. Помнят до сих пор…

Микуль, задумчиво глядя на книгу, сказал:

— Помню, когда я был еще совсем маленьким, старшая тетушка, Федосья, шила странные кисы — без носка, подошва круглая такая. Я не мог понять, для чего такие кисы.

Меня брало любопытство, и я приставал к ней с расспросами. Она говорила: «Для папы шью». А взрослые шикали на меня, чтобы я не приставал к тете с глупыми вопросами. А я ничего не мог понять. Выходит, она шила для него?..

— Да. Она старшая дочь от его первого дома. Была замужем за моим старшим братом, которого звали Никитой. С войны он не вернулся…

— Значит, мы родственниками были…

— Да, родственники.

Помолчали. Потом Микуль проговорил, ни к кому не обращаясь:

— Как он все-таки решился? Это, должно быть, так… — и он не договорил.

— В нем была необыкновенной силы жажда жизни. Эта жажда жизни, думаю, помогла ему, — тихо сказал Демьян. — И опять же война… Войну надо было одолеть…

— Я бы, наверное, не смог… — признался Юван. — Духу бы не хватило…

— Все это… человек обретает с годами, — сказал Демьян.

— Откуда ты так хорошо знаешь его жизнь?

— Откуда?.. Я думал о нем… — сказал Демьян. — Впрочем, это знают все люди моего поколения. Ведь на одной Реке живем, одной жизнью живем…

Замолкли сыновья.

И Демьян осторожно, словно переполненный сосуд, взял заскорузлыми пальцами книгу, поведавшую о судьбе его родственника и земляка другим поколениям.

Ампутированные конечности сохранялись в кожаном мешке в укромном углу лабаза. И когда он ушел из жизни, по его завещанию, он взял их с собой.