Клятва Гарпократа - [53]

Мы переглянулись: Моргиана — с видом, будто узнала о себе нечто забавное, но не такое уж новое.

— Так что, родственники, навестите моё скромное жилище? — продолжил Даниль. — Только погодите еще немного.

Он снова пошевелил пальцами — это был какой-то неслышный щелчок, иначе я не смог его определить. Будто на мгновение разошелся по шву сам воздух. Тотчас из него вынырнула мелкая тварюга с кожистыми крыльями и забавной гримаской на мордочке, приземлилась хозяину на плечо.

— Не торопишься, — сказал он с легкой досадой и вроде как напоказ нам. — Что, явится она или нет? Что значит — нет? Ага. Это другое дело.

Он легким щелчком сбил нетопыря наземь, как мне показалось, прямо в пасть одной из кошек. Однако та лишь ухватила мышь поперек туловища и с довольным мурчаньем перебросила себе на спину.

— Играть будут, это давние приятели, — пробормотал им вдогонку Даниль. — В воздушные догонялки.

И мы двинулись к дому.

Я не спец в изысках растительного царства. Но причудливо искривленные икэбаны из сосен, вереска и остролиста, гранитные валуны, что были окружены подушками темно-зеленого мха и обильно цветущих камнеломок, крошечные, метра в полтора, деревца, увешанные крупными алыми и золотистыми плодами совершенно рождественского вида, плети мелких роз и девичьего винограда, чьи листья, ползущие по земле и стволам, уже стали бронзовыми… Земляничные поляны, где рядом с белыми цветами крошечными фонариками горели ягоды. Это были все три времени года, кроме зимы, что, однако, проявляла себя странного вида белыми скальными обломками, торчащими из клумб и грядок.

— Вечная мерзлота. Белый Лёд. Острая кость земли, что повсеместно рвёт цветущую ткань жизни, — повторил Даниль неизвестные мне слова, и я удивился, отчего же в уме я не приписал ему авторства. — Его нельзя растопить, не получается вынуть.

— Как заноза, — сказал Моргэйн глубокомысленно. — Это в нем всё дело?

— Не совсем, — ответил ему собеседник. — Летом он сходит почти на нет, а зимой снова вырастает. Он ведь живой.

— Летом? Но как же…

— Пурпурная луна, мальчик. Та, что в нашем краю подменяет собой солнце. Ты ведь тоже это заметил, Бьёрнстерн — Медвежья Звезда?

Меня в первый и последний раз именовали так странно, оттого я слегка запоздал с ответом.

— Она поглощает и смягчает солнечные лучи, — догадалась Моргиана. — А потом отдаёт острову. Ведь такое солнце, как бывает здесь, рядом с полюсом, жёсткое. Будто акулья кожа.

— Верно, умница. Недаром тебя давным-давно ославили ведьмой. Оно превращает почти весь живой лёд в безвредную воду, но в обмен угнетает всё прочее.

— Над островом и вулканом — иное жерло, — кивнула она. — Дыра, где нет озона.

— Ты это чувствуешь или тебе кто-нибудь сказал?

— Просто знаю. Такой воздух. Погибельный.

— Будь он только таким, здесь бы не устроили колыбели, — поправил Моргэйн.

— Это ты прав, — задумчиво сказал Даниль. — Вся штука в правильной дозировке.

Вот почему здесь время стоит, как вода в сосуде, подумал я. Колыбель висит в межвременье, чтобы старость ее не коснулась. И ждет. Чего?

Медвежьей звезды. Волчьей звезды. Очевидно, я повторил последние слова вслух, потому что Даниль кивнул с улыбкой:

— Да, Бьярни. Мы братья. Оба в одно и то же время и люди, и нелюдь.

И тут же прибавил:

— Что же, вот мы и дошли. Обзорная экскурсия закончилась, а вы даже не успели проголодаться как следует. Так что незачем на меня пенять.

Теперь мы стояли прямо у порога домика, что вырос из почвы бамбуковой рощей: плотно, ствол к стволу. Свет, очевидно, проникал внутрь только через дверь, похоже, сплетенную из того же материала, но потоньше. Потому что она была открыта, вернее, поднята кверху скрученным рулоном. и в ее проеме, как старинный портрет, стояла…

Тергата.

Платье было совсем прежним, хотя казалось побогаче, но волосы были переплетены лентой и убраны в три косы: две на груди, одна, потолще, за спиной. Теперь я отчетливо видел, что они с Данилем походят друг на друга, точно брат с сестрой. Или — двое супругов, которые прожили бок о бок неведомо сколько лет или веков.

Тысячелетий.

А вот слова, которыми она нас встретила, были вполне обыденными…

Я бы сказал — до ужаса обыденными, если бы в них не звучали уютные, прямо-таки домашние интонации.

— Волк, я только дикорастущий кофе отыскала. Зато самый что ни на есть горный и очень душистый. Пока его над Геклой обжаривала…

— А с какой стати тебя туда занесло, душа моя ненаглядная?

— Да вот, кто-то из этих господ крепко меня приделал к исландскому эпосу, а теперь там мои крестники появились. Они за компанию и еды приготовили. Что-то рисовое и самосевное, местные травки, свежий пинагор. Хорошо еще — мухоморов в похлебку не положили.

— Горячее?

— Уж не сомневайся. С пылу — жару плюс гиперпространственная нуль-передача.

— Тогда прошу к столу, дорогие гости! — воскликнул Даниль. — Не посетуйте, что столов у нас не заведено как класса. Любим сидеть на циновках и на корточках.

Хорошее кушанье, даже будучи принимаемо не в слишком удобной позе, весьма способствует благодушию. Прямо как в гостях у Раты. Так думал я, взирая на то, как мои детки орудуют в пиалах круглой ложкой и какими-то отполированными лучинками. Сам я тоже вкушал — быстро уничтожить эту наваристую смесь никак не удавалось.