Клудж. Книги. Люди. Путешествия - [111]

Ощущение, будто у Циолковского побывал: тот же тип одиночки-мечтателя; полтора часа беседы, однако ж, оказалось достаточно, чтобы понять, что отец, по-видимому, не слишком всерьез воспринимал свои должностные обязанности – раз соглашался тратить государственные деньги на подобного рода откровения. Мне, впрочем, показалось занятным, что любые, даже самые дикие идеи, способны быть заразительными – в научном смысле Великовский оказался бездетен в Америке, однако в Швейцарии его бациллы попали на благодатную почву. Старик подарил мне на прощание чашку с надписью Gravitation is Faster than Light, которая время от времени оказывает на мои губы термальное воздействие, напоминая о травмах космического происхождения.

Проглядывая сведения о Великовском, я задержался на фамилии Морозов, Николай Морозов; про него было сказано, что, не исключено, именно он дал толчок сомнениям Великовского в правильности традиционной истории – хотя сам Великовский никогда на Морозова не ссылался, то ли в надежде на то, что все равно никто в Америке про этого Морозова не раскопает, не то в самом деле не будучи знаком с его трудами.

Морозов, меж тем, оказался фигурой еще более удивительной, чем Великовский: с биографией, и какой. Член «Народной воли», отсидев двадцать шесть лет в Шлиссельбургской крепости за терроризм, он вышел оттуда с картиной мира – и хронологической таблицей, радикально отличающейся от той, что была предустановлена в головах всех прочих людей.

В 1919 – в разгар гражданской войны, интервенции и разрухи, Морозов умудрился убедить Ленина выделить денег на публикацию многотомника с неожиданным для советского книоиздания названием «Христос». Идеи ревизии истории не были приняты научным сообществом, но карьера самого Морозова складывалась в целом успешно – он стал директором собственного института; однако и на этом его приключения не закончились. Он успешно пережил тридцать седьмой год – возможно, его не тронули из-за возраста. В начале войны он оказался в Ленинграде; в ДЕВЯНОСТО ДВА года записался на курсы снайперов, добровольцем отправился на фронт и самолично подбил семь немецких танков. – Послушайте, но про Морозова – это ж явный бред из Википедии, вы что, всему вот так наивно верите? – Нет, но… Надо проверить, конечно. Так вот… Мне нравятся биографии необычных людей, и вот уже несколько лет я безуспешно пытался найти нового персонажа для своей книги. Вот он, наконец-то; впрочем, очень скоро мне пришлось закусить губу: среди прочего, в Википедии было написано, что Морозов – предтеча ладно там Великовского – а математика Фоменко, того самого, который „новая хронология“.

Я почувствовал горечь – ну вот, стоило проделать весь этот путь, чтобы уткнуться в ботинки человека, чье вызывающее брезгливые улыбки имя давно сделалось в научном мире синонимом шарлатанства, вульгарности и нелепости. Куликовская битва в Москве на Куличках, Батый – «батя», Мамай-«мамка», Дмитрий Донской – это Рамзес Второй, а Кострома – это Хорезм; все сфальсифицировано; как же, слыхали. Тем не менее, я не прекращал поиски какой-то странной идеи, произведенной в России.

Сначала мне показалось что Фоменко, с его эксцентричными фанабериями, это ни что иное как идеальный симптом, по которому можно поставить очень точный диагноз больному, обществу – показать, до какой степени оно, деградировало, освоив эту экзотическую разновидность современного масскульта. Чокнутый математик, заразивший своим безумием полстраны, – представляете, какой персонаж; не хуже Перельмана.

Кляня самого себя за бессмысленную трату времени, я разыскал имэйл Фоменко и, назвавшись журналистом какого-то издания, попросил его об интервью. Он ответил, я позвонил ему, а он любезно согласился говорить со мной. Так, собственно, началась вся эта история.

И я провел с ним несколько месяцев в беседах. Это были незабываемые – на первой же он сообщил мне, что «сейчас мы расшифровываем гороскоп», а как раз недавно открыл, что Иван Сусанин описан у Тацита, а английское слово «enjoy» – согласно его теории, все европейские языки произошли от русского – это от русского выражения «на, жуй!». Должен признаться, все это производило крайне неблагоприятное, но – впечатление, с большой «В».

Я мог написать книгу сразу, просто по нашим разговорам – и она бы получилась ернической, забавной, сатирической.

Удивительно другое: казалось, его самого удивляла та дикость, которую он вынужден был произносить – вынужден, потому что внутри системы, которую он создал, эта дикость оказывалась правдой. То есть он понимает прекрасно всю иронию ситуации, нелепость. Чем дальше, тем больше мне становилось ясно, что он никакой не шарлатан, а, во-первых, математический гений, и, во-вторых, в высшей степени вменяемый человек, способный к иронии, – и скептик побольше, чем я сам. И мне никогда ни с кем не было так интересно, как с ним.

И ладно бы только интересно.

Постепенно мне пришлось признаться себе, что со мной самим что-то происходит; мне нужно повариться с этими идеями.

Могу я или не могу не замечать, что серп и молот на советском гербе – это вариация полумесяца под крестом на церквях?