Клуб юных вдов - [69]

После уроков мы с Лулой договорились встретиться возле тату-салона. У них с Гасом все идет нормально, она помогает ему после занятий. Забавно смотреть на то, как она общается со своим парнем. Удивительно то, что она подпускает его к себе, не отвергая при этом всех остальных. Принимаю это к сведению.

На пути в город неожиданно для себя сворачиваю в сторону. Я много думаю о Митче, о Молли и о коттедже. Митч навестил меня в больнице, но большую часть его визита я проплакала, уткнувшись в рукав больничной сорочки. Разговор у нас не получился, и я хотела бы попробовать еще раз.

Подъездная дорожка вымощена новой плиткой, траву на лужайке недавно скосили. В саду появился огородик, обнесенный заборчиком, и я на мгновение решаю, что Митч занялся ландшафтным дизайном. Но потом вижу Молли, склонившуюся над упаковкой с саженцами латука. По развороту плеч, по тому, как движутся мышцы у нее на руках, я понимаю – что-то изменилось.

Когда я останавливаюсь и заглушаю двигатель, Молли выпрямляется, снимает садовые перчатки и бросает их на землю.

– А вот и ты! – Она улыбается.

Делаю глубокий вздох и иду к ней. Я стараюсь не смотреть на коттедж. Мне тяжело видеть его. Пока.

– Решила заехать, чтобы извиниться, – запинаясь, говорю я. – Еще раз.

Повисает долгая напряженная пауза, Молли смотрит на меня, а затем одной рукой обнимает за плечи.

– Проходи, – говорит она и ведет меня к большому дому. – Съешь пирога.

В доме Молли усаживает меня за обеденный стол в столовой. Стол круглый – Молли твердо верит в то, что есть надо в кругу, – в центре стоит голубая ваза с оранжевыми и золотистыми тюльпанами. После похорон я старалась держаться от большого дома подальше, но каждый раз, когда я оказывалась внутри, Молли спала на диване под грудой одеял или перебирала фотографии, и взгляд у нее был стеклянный, отсутствующий.

Одеяла все еще лежат кучей на диване, да и пол довольно грязный, как будто его месяцами не мыли, но шторы раздвинуты, и комната залита светом. Молли моет руки, и я вспоминаю, как впервые ела в этой комнате. Вспоминаю, как Молли учила меня мыть чугунную сковородку. Я вижу у беспроводного телефона тот же яркий блокнот для записей и тот же керамический стакан с шариковыми ручками. Я вспоминаю, как было тепло и уютно в этой комнате, где у всего было свое место.

Молли отрезает два куска пирога – с клубникой и ревенем, ее коронное блюдо – и приносит их на стол. Садится напротив и передает мне вилку.

– Лето пришло, – говорит Молли с улыбкой. – Наконец-то.

Киваю и отрезаю кусочек. Мне многое хочется сказать. Я хочу сказать ей, что не забыла. Ничего. Я не забыла ни ее, ни Митча, не забыла все, что они сделали. Я не забыла Ноя, хотя изредка вела себя так, будто хочу его забыть. Еще мне хочется сказать ей, как много ее семья привнесла в мою жизнь, и как сильно изменило меня время, прожитое с ними.

Но вместо этого ем пирог. Молли рассказывает мне о саде, о новых сортах помидоров, которые собирается посадить в этом году.

Она в приподнятом настроении, но в ее глазах таится тьма, в них, как силовое поле, висит тень прежнего отчаяния. Пусть на столе стоят цветы, а в духовке печется пирог, однако скорбь маячит повсюду как постоянное напоминание о том, что человеку никогда не исцелиться.

Наверное, я сижу, уставившись в одну точку, потому что Молли вздыхает и говорит:

– Я опять хожу в группу.

Я беру ее за руку и хочу обнять, но не делаю этого, так как она продолжает есть, а соревноваться с пирогом Молли мне не под силу.

Когда я убираю со стола, приходит с работы Митч. Он обнимает меня в уголке у раковины и категорически пресекает все мои попытки извиниться.

– Такова жизнь, – только и говорит он, прижимая меня к себе. – То лучше. То хуже. То снова лучше.

– И она чертовски длинная, – вздыхает Молли. – Такая длинная, что представить невозможно. – Мы все стоим вокруг кухонного «островка» с той самой встроенной разделочной доской, на которой я резала овощи, помогая Молли делать салат, пока Ной и Митч работали допоздна. – И проживать ее приходится с пустотой внутри, которую тщетно пытаешься заполнить. Уж кто-кто, а я это хорошо знаю, – говорит Молли.

– Но дом, – слышу свой дрожащий голос. – Вы вложили в него столько сил, отделали его…

– Это всего лишь дом, – говорит Митч. – Хочешь – верь, хочешь – нет, но выглядит он, между прочим, не так уж плохо.

Он жестом подзывает меня к окну, отодвигает в сторону бело-голубую полосатую штору и указывает на коттедж. Я собираюсь с духом и смотрю туда. В одном из окон верхнего этажа вместо стекла – бумага, а рама обуглена.

В остальном же коттедж в полном порядке.

– Мы могли лишиться всего дома, – говорит Митч. – Но пожарные сработали быстро. Так что мы лишились только окна, ну и еще придется привести в порядок две стены и потолок. На это уйдет неделя или две. А потом, как я уже говорил недавно вечером… – Я вижу, как Митч судорожно втягивает в себя воздух, и у меня сжимается сердце. «Недавно вечером». – Как я уже говорил, – продолжает он, – он в твоем распоряжении. Ной хотел бы, чтобы было именно так и никак иначе.

Я поворачиваюсь спиной к коттеджу и прохожу вперед. Молли сидит на подлокотнике дивана, Митч остается у окна.