«Клуб Шести» - [58]

— Ох, спасибо, мил человек, дай Бог вам здоровья! — обрадовалась девушка в малиновом демисезонном пальто и улыбнулась голливудски белыми зубами. Что-то нехорошее колыхнулось в душе у художника, какой-то подделкой веяло от несчастного лица страдалицы. АВ так же не остался безучастным к судьбе юной особы, он завернул в газету бутерброд и протянул ей со словами:

— Держи, красавица, покорми сестричек.

— Спасибо, — буркнула девушка и пихнула свёрток в свой пакет. Радости сэндвич с ветчиной ей, почему-то, не прибавил.

Когда девушка удалилась, АВ отпустил запястье художника.

— Ты, брат, не спеши с кошельком. Да и вообще. Лучше сосчитай, сколько их тут пройдёт и внимательно на них посмотри. Ты ж художник, от тебя не должны мелочи ускользать. Погляди на них, в душу им загляни.

Ждать пришлось не долго. С периодичностью в три минуты, сквозь вагон, навылет, стали курсировать нищие всех мастей. Теодору показалось, что жертвы основных бед человеческих ехали с ним в этом скорбном составе электропоезда. Погорельцы, беженцы, музыканты непризнанные и музыканты самоучки, бывшие бойцы из горячих точек (без различных конечностей) и герои Чернобыля, глухие-слепые-глухонемые, дауны под присмотром и без такового, сироты и юродивые… ярмарка убогости…

Теодора затошнило ещё больше, и закружилась голова. Он вынул холодную бутылку пепси, немного освежился. Неужели страна так и бросила на произвол судьбы всех этих несчастных, заставив их побираться по электричкам? А пенсии? А льготы? А пособия? Малы? Так малы, что жить нельзя? Жить и работать нельзя? Стоп… целыми днями шарахаться по электричкам, это, простите, та же работа, только более «пыльная», чем безногому обучиться на сапожника, а музыканту петь в кабаке. А дауну — клеить марки на почте. А неграмотной девушке — посуду мыть в кафе или готовить там же. Та же работа. Только… только… более оплачиваемая такими простаками, как я? Едр-рит-т ту медь!

— Я дебил, — грустно резюмировал Теодор, повернувшись к АВ.

— Дурак, понявший, что он дурак, уже далеко не дурак! — был ответ.

— Но ведь это всё ложь!

— Это спектакль, Теодор Сергеевич, и пьесу я бы назвал — «Сказка о потерянном времени». Но, это, кажется, у кого-то уже было.

— Лучше «О потерянной жизни».

— М-да, а отчего бы и нет? Хорошее название. Кстати, фенит аля комедиа, мы приехали. Вот и наша гора. Уважаемые дамы и господа товарищи! Приятного вам землеройства и плодоносного сезона!

Кто-то простодушно хохотнул, кто-то скривился, и, «под прицелом пристальных глаз» двое чудиков покинули электрический теловоз.

Природа живёт по своим законам. Когда в городах уже кипит жизнь, в тайге ещё не сошёл утренний туман. Его колыхающаяся вата скрывала вершину, поэтому восходящие не имели возможности узреть в начале пути самую цель своего восхождения.

Теоретически направление было известно. Пошли на север. Тут же выяснилось, что на Воробье ещё никто из них небыл. Не беда. Наша нигде не пропадала, а где и пропала, об этом не известно остальным, и наполняет их уверенностью.

На тропинке из тумана появился фантомный «прохожий». Старичок шёл без ожидаемого в данном случае лукошка и вообще без поклажи. Гулял? В тайге? Нормальный ватник неизвестного года происхождения, традиционный треух на косматой и засаленной голове, не хватало «козьей ножки» в зубах.

Спросили, мол, где Воробей?

Старик пожевал пустым ртом и махнул за спину, мол, там. Туда и пошли. Впрочем, туда и шли. Теодор не раз оглянулся на старика, тот стоял на тропинке и смотрел им в след, взгляд, впринципе, ничего не выражал, вообще ничего, но — старик не двигался и смотрел. Тропинка была нехоженой, видимо, грибники проложили. Молодой папоротник тыкался упругими стрелами в коленки, вездесущая паутина постоянно лезла в лицо и липла к одежде. Тишина. Вековая. Первозданная. Столпы могучего кедрача скрывали свои верхушки в тумане, пышный ельник делал невидимым всё окружающее пространство. Тайга. Лианы киш-мыша на кедрах как волосатые канаты, словно лесной народ специально развесил их здесь, что бы по мановению главаря, вмиг, враз нападать на усталых путников, со свистом и воплями слетая по лианам с неба и единым взмахом ятагана срубая удивлённые головы колонистов.

Тропинка не баловала путников неприхотливостью. Ежесекундно, тяжёлые ветки кедрача силились изловчиться и со свистом залепить пощёчину, оцарапав нежные городские ланиты, так избалованные безопасной бритвой и кремами после бритья.

Кусты прятали тропинку, не давая сосредоточиться на благости первозданной тишины, заставляя участвовать в процессе восхождения не только ноги, но и голову. Да и ногам доставалось всё больше и больше, «это вам не Аргентина»… в смысле, асфальта тут нет, всё больше камни да колдобины. Наконец, тропа окончательно обезумила и принялась расходиться перепутьями то на две, а то на три тропинки, каждая из которых вела, ну, абсолютно незнамо куда.

На первом же перепутье, то есть, у первой же развилки, Теодор пришёл в полное замешательство. Старичка теперь поблизости небыло, подсказать правильную дорогу, в понимании художника, в такой туман им никто не мог. Но. У АВ было собственное понимание, и кто-то тайный, кто, видимо, всё-таки, понимал. С выпученными глазами и без единой мысли оценки в голове, художник наблюдал, как АВ вынул пятачок, и, швыряя монетку на дорогу, выбирал на распутьях ту тропу, на которую выпадал «орёл». Слов у Теодора не находилось, что бы комментировать инфантильность товарища, своего решения он так же предложить не мог, поэтому просто молча соглашался продолжать путь, коий указывала монета и сложная фраза, сопровождавшая каждый полёт пятачка. Теодор расслышал «Кармапа ченно», должно быть, это была какая-то древняя мантра, или заклинание, в общем, некий тарабарский язык, на котором АВ просил неких духов помочь им с выбором трассы.