Клуб Ракалий - [29]

Они вернулись в Нортфилд и были уже минутах в пяти езды от дома Мириам, когда у нее началась истерика. Она снова расплакалась, выкрикивая сквозь рыдания, что без него жизнь ее ничего не значит, что она придет к нему домой и все расскажет Ирен, что покончит с собой, если он не бросит жену и не станет жить с ней. Билл сдал машину к обочине, остановился, попытался успокоить Мириам — безуспешно. Он осыпал ее обещаниями, понимая, что никогда их не сдержит. Плач Мириам, ее выкрики, походившие на шум не настроенного ни на какую станцию, но включенного на полную громкость приемника, растянулись, казалось, на многие часы. Все, что ему оставалось, это повторять, снова и снова, что он любит ее, любит ее, любит. Оба они утратили власть над словами, которые произносили.

9

На следующее утро Мириам поняла — необходимо выбираться из дома. Семейные воскресенья и всегда-то были ужасны: Мириам и Клэр жили в постоянном страхе перед отцом, Дональдом, — мрачность и молчаливость его, казалось, накрывала холодной тенью детство каждой из них, по воскресеньям же он становился жестким и неприветливым еще и более обычного. И хоть отец не настаивал больше на двухчасовом изучении Библии — заунывнейшей особенности семейных уик-эндов, — он по-прежнему ожидал, что воскресные утра вся семья будет проводить в церкви. Однако сегодня Клэр — возможно, поняв, что сестре это еженедельное испытание окажется не под силу, — устроила сцену, проявив неслыханное непокорство и наотрез отказавшись составить отцу компанию. Дональда, когда он выслушал ее, затрясло от бешенства, у них состоялся полный горечи и яда разговор, Клэр плакала, отец говорил негромко, но яростно, однако в итоге сестры сумели настоять на своем и часов около десяти вырвались из дома. Правда, чем занять себя — кроме долгой прогулки, — они не знали.

В тот год отношения их складывались неровно. Еще в декабре 1973-го пятна, оставленные мясным паштетом на страницах ее дневника, открыли Мириам глаза на то, что Клэр тайком читает его. Последовала сцена. После долгих препирательств, гневных, неистовых, они шесть недель не разговаривали. Рождество получилось совершенно непереносимым, да и день рождения Клэр — не намного лучшим. И все же, так или иначе, благодаря одному из тех малых чудес, что образуют основу всей ткани семейной жизни, примирение состоялось и сестры сдружились еще и сильнее прежнего. Само знание о том, какие чувства питает Мириам к Биллу Андертону, обратило Клэр — медленно и болезненно — из предмета ненависти в некое подобие наперсницы. Дневник Мириам вести перестала, всех частностей истории своей Клэр не пересказывала, но одно лишь то, что Клэр осведомлена о существовании Билла, что ей известно его имя, что она понимает, как много значит он для сестры, заставляло Мириам не то чтобы делиться с ней своими тайнами, но хотя бы искать ее общества — интуитивно, — когда роман с Биллом становился особенно мучительным. И потому, несмотря на разницу в возрасте, между сестрами установилось подобие близости.

Тем воскресным утром они проехали на 62-м автобусе до конечной его остановки — мимо Лонгбриджской фабрики, до самого Реднала. Побродили по Кофтон-парку, заглянули в галерею игровых автоматов, стоявшую в начале Ликки-роуд, а после вернулись к автобусной станции, посидели в грязноватом, задымленном кафе напротив газетного киоска. Имя Билла во все это время не прозвучало ни разу, но Клэр понимала — сестра только о нем и думает. Когда они достигли южной окраины парка и оказались вблизи от Гроувели-лейн, Мириам минуты две-три постояла, вглядываясь через улицу в дом Андертонов. Машины на подъездной дорожке не было, Мириам ушла оттуда, не произнеся ни слова. В то утро она была непривычно тиха.

Пока они сидели в кафе, попивая переслащенную колу и поедая из одного пакетика хрустящий картофель, туда же вошли двое мальчиков. Одного Клэр узнала сразу — и испытала при этом прилив волнения — Бенжамен Тракаллей. Другим, вероятно, был его младший брат. Судя по всему, они переругивались.

— Им не понравится, что мы зашли в такое место, ты это прекрасно знаешь, — говорил Бенжамен.

— И это, о благовоспитанный, единственная причина, по которой мы здесь оказались. Господи, да я же отсидел с тобой в церкви всю службу. Ты мог бы теперь выставить мне чаишко да хлебца ломоть.

— Чаишко да хлебца ломоть? Где ты нахватался этих дурацких словечек? Так или иначе, ничего я тебе покупать не буду.

— Сегодняшняя служба, — объявил Пол, выуживая из кармана десятипенсовую монету, — явила собой шедевр интеллектуальной бессодержательности.

— Я вообще не понимаю, зачем ты на нее потащился. Прекрасно же знаешь, я предпочел бы побыть в церкви один.

— Теперь, когда мой слабоумный братец попал в лапы религиозных маньяков, он нуждается в моем попечительном догляде. — Пол отдал Бенжамену монету и многозначительно повел подбородком в сторону Мириам и Клэр. — Купи мне чего-нибудь вкусненького, а я покамест начну подбивать клинья под этих аппетитных цыпочек. Готов поспорить, они нам не откажут.

И, прежде чем Бенжамен успел его остановить, Пол уселся за ближний к сестрам столик и тут же обратился к старшей из них с каким-то замечанием, несомненно развязным. Бенжамен купил две банки лимонада и поспешил вернуться к брату. Он уже успел приглядеться к Клэр и узнать ее, что, впрочем, положения — для него, во всяком случае, — не облегчало. Бенжамен понятия не имел, что следует говорить в подобных случаях, к тому же у него ломался голос и предугадать, на каком именно слове он пустит петуха, было решительно невозможно.