Клуб лжецов. Только обман поможет понять правду - [47]

Однажды мать слушала блюз в день моего рождения. Эстер Филипс[32] выла из динамиков словами песни Misery: «Не ставьте мне могильный камень, всю жизнь я была рабом…»[33] Текст песни должен был послужить мне предостережением о том, что ждет меня в тот день. Но мать готовила нам лазанью, которую я очень любила. Я играла со старым армейским биноклем, который отец мне подарил.

Я вышла на веранду и приставила бинокль к глазам. Сквозь щели в заборе я стала рассматривать Микки Хайнца, который, сидя на своих толстых коленях, играл с грузовичком-мусоровозом, возюкая его по грязи. Помню, как однажды я убедила его выкурить скрученную из салфетки самокрутку из порошка «Несквик» и он сильно обжег себе язык. Он прибежал пожаловаться своей матери, которая была набожной и принадлежала одной из церквей, члены которых не пьют, не курят и не танцуют. Миссис Хайнц отлупила его по попе расческой. Мы слышали, как все это происходило, сидя под крыльцом его дома, и не пропустили ни звука удара расчески о попу Микки, ни его оглашенный вой.

В тот январский день я смотрела на Микки через подаренный мне бинокль и размышляла о том, стоит ли мне к нему подойти, предложить сыграть в прятки, после чего вернуться в дом и позволить ему искать меня до тех пор, пока он не начнет хныкать. Я уже была практически готова осуществить свой коварный план, как услышала, что машина отца въехала в гараж.

Я тут же повернула бинокль в сторону гаража и увидела пластиковую каску отца.

– Как проходит дэ рэ? – спросил отец. Через секунду он уже стоял рядом со мной на бетонных ступеньках крыльца. Я опустила бинокль и ответила, что дэ рэ проходит хорошо.

В тот январь он редко появлялся дома, разве что заезжал иногда по вечерам, чтобы пожелать мне спокойной ночи. Тогда у его профсоюза закончился контракт с «Галф Ойл», и рабочие по всей стране целый месяц бастовали. Когда отец не ходил в пикете около завода, он ездил на охоту и рыбалку, чтобы принести домой какую-нибудь еду. По вечерам он был в отделении профсоюза и ждал новостей о том, как идут переговоры с работодателями. Отец, точно так же, как и мать, превратился в незнакомца, которого я так хотела видеть, но он не подходил близко.

Перед тем как уехать на завод, папа подарил мне бинокль и новый комикс. Я так растрогалась от его подарков, что слезы навернулись на глаза.

– Черт возьми, не надо плакать, – сказал он, улыбаясь, и пообещал, что мы увидимся вечером и будем есть торт.

Вот почему во второй половине дня я стояла на веранде и мечтала, что он приедет, и мы поговорим. Когда он появился, я тут же начала рассказывать ему, как этим утром мы с мамой и Лишей ездили в Бомонт, чтобы купить мне платье.

Поездка за платьем была первым мероприятием, которое мы с мамой осуществили после того, как она вернулась с похорон бабушки.

Мы выбрали черное платье с большим белым свободно висящим воротником и тремя большими пуговицами из горного хрусталя на груди. Лиша посмотрела на платье и спросила, на чьи похороны я собираюсь, но я не обратила на ее вопрос никакого внимания, потому что вертелась перед трехстворчатым зеркалом.

Отцу я сказала, что в этом платье чувствую себя, как кинозвезда.

Отец вытирал ноги о половичок и сказал, что платье очень красивое. Но он даже не посмотрел на него, а глядел под ноги, чтобы счистить с ботинок всю грязь. После этого он вошел в дом.

Тут я поняла, что мне не стоило говорить отцу о том, что мать оплатила подарки кредитной картой. Мое платье стоило шестьдесят три доллара, не говоря уже о том, что позже мы заехали пообедать в ресторан. Мама просила меня не рассказывать об этом отцу. Он в то время не получал зарплаты, о чем постоянно нам напоминал.

Каждое утро он стучал ладонью по газете и говорил, что «Галф Ойл» старается запугать рабочих, чтобы те не отстаивали свои права на честную и нормальную жизнь. Всего за пару дней до этого отец отвез ящик консервов и одежду, из которой мы с сестрой выросли, в отделение профсоюза. Он сказал, что дети в больших семьях католиков мало едят. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что сегодня мы с мамой перешли невидимую границу между тем, где кончается праздник и начинается предательская расточительность. Мое платье было дорогим до экстравагантности, поэтому я сняла его, повесила на «плечики» и переоделась в джинсы.

Чуть позже до меня донеслись рассерженные голоса родителей. Лиша сидела рядом и укладывала соломенные волосы Барби в прическу под названием «французская ракушка». Я не расслышала, что именно говорили мама с папой, но смысл их спора был совершенно понятен. Мать кричала и стучала дверцами шкафов. Потом послышались звук захлопываемой москитной сетки и удаляющиеся шаги отца. Незадолго до этого отец нашел и приютил собаку по имени Ниппер, и пес вылез из-под крыльца и начал скулить и звенеть цепью, на которую был посажен. По звукам шагов отца я поняла, что он спускается по ступенькам. Затем снова послышались звук открываемой москитной сетки на двери, грохот разбившегося блюда с лазаньей и голос матери, крикнувшей: «У нее же день рождения, сукин ты сын!» Лиша распустила «французскую ракушку» и произнесла: «Дубль пять тысяч десятый, с днем рождения, черт подери».